Собрание сочинений в 7 томах. Том 4. Радуга в небе

Она понимала, что вскоре ей захочется самостоятельности и ответственности, и она боялась, что это окажется невозможно. И всепоглощающее желание полной независимости, независимости социальной, независимости от всех авторитетов толкало ее тупо сидеть за уроками. Хотя она и знала, что для нее существует и выкуп — ее женственность. Она навсегда останется женщиной, и все, что окажется недоступным ей как человеку, такому же, как все другие, члену человеческого сообщества, она добудет как женщина, существо иной породы, чем мужчина. В ее женственности, она это ощущала, таилась ее сила, ее клад, которым можно было оплатить свободу. Однако насчет этого клада она благоразумно помалкивала. Существовал таинственный мужской мир, в котором можно было попытаться освоиться, мир повседневного труда и повседневных обязанностей, мир, где надо было трудиться на благо общества. Последнее восторга у нее не вызывало. Но ей хотелось победы также и в этом мире.

Постепенно Урсула осознала, что все известные ей религии — это лишь разные одежды, в которые рядится мечта человеческая. Мечта и была реальностью, а одежда зависела, в общем, от национальных пристрастий либо была продиктована необходимостью. У греков имелся обнаженный Аполлон, у христиан облаченный в белое Христос, у буддистов — их царственный отпрыск, у египтян — их Осирис. Религии были делом местным, вера же была универсальна. Христианство являлось лишь ее ответвлением, частностью. Но до сих пор местно обусловленные религии еще не ассимилировались в единую веру.

Радуга стояла над землей. И Урсула знала, что убогие, заключенные в грубую скорлупу люди, раскиданные по земле и ползущие по ней в одиночку, омрачая лик ее своим упадком, все-таки живы, что радуга проливает и на них свой свет, что она, проникнув в их жилы, теперь сияет у них в крови и, пробудив в них храбрость, заставит сбросить наконец грубую оболочку разобщенности и распада, что чистые и обнаженные новообретенные их тела пустят новые ростки, устремляясь к новой жизни, вновь, к свету и ветру, навстречу чистым дождям, льющимся с небес. В этой радуге она распознала новый небесный чертог, вознесенный над всем этим дряхлым и хрупким упадком домов и фабрик и сметающий их своим победным величием, величием живой Истины, равной одному только Небу.

Дойдя до изображений Пиеты, она вдруг выпалила:
— По-моему, они отвратительны!
— Что? — рассеянно и удивленно переспросил он.
— Эти тела и резаные раны на них, которые надо почему-то почитать.
— Видишь ли, это Святые Дары. Они символизируют тело Христово.
— Вот как! — воскликнула она. — Тем хуже! Не желаю я видеть твою разверстую грудь и знать, что я ем твое мертвое тело, даже если ты предложишь мне это сделать! Неужели ты не видишь, что это ужасно!
— Но это не мое тело, а тело Христа!
— Ну и что, все равно это ты! И отвратительно — упиваться мертвым телом и думать, что поедаешь его во время причастия.
— Ты причащаешься тому, что это означает.
— А означает оно лишь человеческое тело, поднятое на крест, искалеченное, убитое, а затем почитаемое как святыня — что еще оно может означать?