Триумфальная арка. Жизнь взаймы. Возлюби ближнего своего

- Меня вам не обидеть. В вас нет ни капли веры. - Эжени энергично оправила халат на груди. - У меня же вера, слава Богу, есть! Равик взял свое пальто.

• Вера легко ведет к фанатизму. Вот почему во имя религии пролито столько крови. - Он усмехнулся, не скрывая издевки. - Терпимость - дочь сомнения, Эжени. Ведь при всей вашей религиозности вы куда более враждебно относитесь ко мне, чем я, отпетый безбожник, к вам. Разве нет?

  - Вы это и так делаете с утра до вечера. - Равик не без радости заметил, что на скулах у нее проступили красные пятна. - Эжени, почему набожные люди так нетерпимы? Самый легкий характер у циников, самый невыносимый - у идеалистов. Не наталкивает ли это вас на размышления?

  - Почему мне так не по себе? Ведь две недели назад я развелась. Надо бы радоваться. А я такая усталая. Все повторяется, Равик. Почему?

• Ничто не повторяется. Повторяемся мы, вот и все.

  Он подал ей манто. Она не надела его, а лишь накинула на плечи. Это была дешевая норка, возможно, даже поддельная, но на ней и такой мех казался дорогим. Дешево только то, что носишь без чувства уверенности в себе, подумал Равик. Ему не раз случалось видеть королевские соболя, которые казались совсем дешевыми.

  Он выпил кальвадос.

• Вторая ночь, - сказал Равик. - Она опасна. Прелести новизны уже нет, а прелести доверия еще нет. Но мы переживем эту ночь.

  Удивительно, подумал Равик. Она мелет страшную чушь, какую на протяжении веков до нее молои все женщины. Но лицо ее от этого ничуть не меняется. Пожалуй, оно становится еще прекраснее. Амазонка с глазами цвета морской волны, наделенная инстинктом наседки и проповедующая банкирские идеалы. Но разве она не права? Разве красота может быть не правой? Разве вся правда мира не на ее стороне?

  - По случаю приезда полагается в первый же вечер напиться до чертиков. - заявил Морозов. - Кому нужен этот героизм - трезво смотреть в лицо печальным теням прошлого?

С ним происходило что-то непонятное - книги приобретали для него всё большее значение. И хотя они не могли заменить всего, тем не менее задевали какую-то внутреннюю сферу, куда уже не было доступа ничему другому. Он вспомнил, что в течение первых лет жизни на чужбине ни разу не брал в руки книги. Всё, о чём в них говорилось, было слишком бледно по сравнению с тем, что происходило в действительности. Теперь же книги превратились для него в своего рода оборонительный вал, и хотя реальной защиты они не давали, в них всё же можно было найти какую-то опору. Они не особенно помогали жить, но спасали от отчаяния в эпоху, когда мир неудержимо катился в непроглядную тьму мрачной пропасти. Они не давали отчаиваться, и этого было достаточно. В далёком прошлом у людей зародились мысли, которые сегодня презираются и высмеиваются, но мысли эти возникли и останутся навсегда, и это уже само по себе было утешением.