Винни Пух и философия обыденного языка

• Не вижу в этом никакого смысла, - сказал Кролик.
• Нет, - скромно сказал Пух. – Его тут и нету, но он собирался тут быть, когда я начинал говорить. Просто с ним что-то стряслось по дороге.

Чувствуется, Вадиму Рудневу никак не давали покоя лавры Карла Леонгарда. Профессор и директор психиатрической клиники Берлинского университета написал весьма занимательную книгу «Акцентуированные личности» , где психические расстройства и акцентуации проиллюстрировал на примере известных литературных героев.
В результате, Вадим Петрович решил отыграться на «Винни-Пухе», предварив его полный перевод препарированием всех героев с точки зрения речи, характеров и прочая.
Как известно, Борис Заходер не перевел, а пересказал бессмертное творение Алана Александра Милна. Опустив главу о том, как Пятачок и Винни-Пух во второй раз ловят Слонопотама, он еще не совсем точно перевел и имена главных героев.
Имя медвежонка, которого мы все знаем как Винни-Пух, по-английски пишется Winnie-the-Pooh, и если быть буквальным буквоедом, то звучит как – Уинни-д(з)е-Пу (на французский или английский манер). Последняя буква не произносится и он по тексту постоянно рифмуется с who & do. Но и это еще не все. Имя Winnie – оказывается женское, а Pooh – мужское, что якобы подчеркивает двуприродность его носителя. Кроме этого в предисловии, которое также почему-то опустил Заходер, он еще называется Эдуардом Бэром, т.е. как бы повзрослевшим Teddy Bear.
Piglet скорее можно перевести как Поросенок, но и Пятачок вполне подходит. Весьма трудно догадаться, что Eeyore – это и есть тот самый осел И-А. Owl – в английском языке мужского рода, поэтому это скорее Сыч, чем Сова. Tigger – Тигра, Тиггер, также мужского рода.
Женскую половину в незабвенном творении Милна представляют Канга и Крошка (Бэби) Ру. А из виртуальных животных-монстров можно упомянуть: Woozle (по следам которого безуспешно ходили Пух с Пятачком), Heffalump (Слонопотам), Busy Backson (Щасвирнус) и Jagular (оказавшийся Тиггером).

Теперь о характерах.
Характеры в «Винни-Пухе», как правило, четко очерчены. Пух – жизнерадостен, добродушен и находчив, Пятачок тревожен и труслив, И-А – мрачен и агрессивен, Кролик – авторитарен, Сыч – оторван от действительности и погружен в себя, Тигра добродушно-агрессивен и хвастлив, Ру все время обращает на себя внимание.
Если перейти к профессиональной классификации, то Пух являет собой пример циклоида-сангвиника, находящегося в гармонии с окружающей действительностью. Циклоиду чужды отвлеченные понятия. Он любит жизнь в ее простых проявлениях – еду, напитки, веселье. Он добродушен, но может быть недалек. Телосложение субъектов с таким характером, как правило, пикническое – приземист, полный, с толстой шеей. Классические литературные циклоиды – Санчо Панса, Фальстаф, мистер Пиквик.
Пятачок – психастеник, реалистический интраверт, характер которого, прежде всего, определяется чувством неполноценности, реализующимся в виде тревоги, трусливо-напряженной неуверенности, тоскливо-навязчивого страха перед будущим и непрестанного переживания событий прошлого. Мысли психастеника всегда бегут впереди действий, анализируя возможный исход событий, в качестве наиболее вероятного, он почти всегда рассматривает самый ужасный. В то же время он чрезвычайно совестлив, стыдится своей трусости и хочет быть значительным в глазах окружающих, для чего и прибегает к гиперкомпенсации. Психастеник обычно имеет лептосомное телосложение – маленький и «узкий».
И так по каждому герою…
Ну, а далее в книге идет полный перевод обеих частей «Винни-Пуха» с весьма подробными и познавательными примечаниями.

Осталось только понять, зачем Милн вместо того, чтобы снять с полки очередную книжку для чтения ребенку на ночь, потратил несколько лет на истории о медвежонке, упомянув сей труд в своей автобиографии всего один раз, до и то мимоходом. Он был в полной уверенности, что останется в истории автором детективов и пьес, но «Винни-Пух» оставил его в памяти потомков создателем только одного произведения. :)

Всё, что вы хотели знать о личной жизни Вини-Пуха и всех-всех-всех.
Но стеснялись спросить.
Спросите у Вадима Руднёва. Он легитимизирует наши смутные догадки относительно странного жеста Иа-Иа (у Руднёва его зовут Иё-Иё), производимого им с участием горшка и сдувшегося шарика.

Очень знаменитый, очень неоднозначно принимаемый философ, лингвист Вадим Руднёв готов предоставить абсолютно каждому персонажу произведения Милна своё уникальное место. Он даже не прочь расставить всё по полочкам: лингвистика, мифология, архетипы, сексуальность, психология. То есть происходит наложение разных парадигм (философских, лингвистических) на текст ВП. Это интересно. Даже очень. Ведь книга – интеллектуальный бестселлер. При этом её основная часть представляет собой альтернативный перевод милновского творения.

Специфика подхода Вадима Руднёва заключается в следующем. Он исходит из утверждения о том, что «Вини-Пух» - очень яркое явление в литературе. Сам Милн об этом и не догадывался. (Он и вправду об этом не догадывался). И предназначено оно не только для детей, а вообще-то и для взрослых тоже. Вадим Руднёв усматривает в этом тексте самые разнообразные начала и традиции, которые позволяют сказать о «Вини-Пухе», что это культурный текст в очень широком смысле.

Руднёв не облегчает нам понимание, собирая воедино крупицы этого произведения. Он, напротив, вынимает из текста отдельные смыслы, которые там есть, ну или которые настойчиво видятся автору. О целостном восприятии «Вини Пуха», стало быть речи быть и не может. Но Руднёв и не занимается этим. Вот как говорит об этом сам автор:

Ох, интересно, и кто такой точный тег поставил к этой книге "учись пока хрящи не срослись"!? А ведь так оно и есть!
Об этой этом альтернативном переводе я узнала 11 лет назад. И вот только этой осенью, когда книга случайно попалась мне в руки, я ее приобрела и прочитала.
Прочитала с огромным интересом и большой работой мозга. Это уже не сказочка Заходера и не мультики Диснея. Это сага, это философский роман, в котором переплелись Фрейд со своим психоанализом, Витгенштейн с аналитической философией, архетипы Юнга, Лотмановский структурализм и поэтика Бахтина. Слил их воедино в каноническом тексте про медведя Пуха и его друзей Вадим Петрович Руднев. Все эти фамилии мне знакомы еще с давнишних времен учебы на филфаке. И я уже забыла каково это - читать сугубо научный текст, а потом интерпретировать с заданных позиций текст художественный. Признаюсь честно, что я застопорилась на первой же странице обширного предисловия, написанного Рудневым, споткнулась об слово "энтропия", лишь день спустя я вгрызлась в страницы, собралась с силами, и продолжила чтение - и не пожалела. Эх, а как бы это услышать на лекциях самого В.П. Забавно, только сейчас заметила, что инициалы переводчика совпадают с инициалами главного героя. Видимо что-то в этом есть.
Оговорюсь, так же как и оговорился Вадим Петрович, что альтернативное прочтение, представленное в этой книге, ни в коем случае не претендует быть единственно верным и не исключает существование других переводов, а лишь предлагает возможность взглянуть на текст с иной стороны, обратить внимание на то, что в этом произведении может быть.
Читая предисловие, читаешь совершенно другую сказку, лазая то и дело в конец книги за сносками, понимаешь, какую огромную работу провел переводчик, понимаешь, что все обоснованно, все очень любопытно, занимательно, увлекательно, веришь каждой предложенной (предложенной очень ненавязчиво) интерпретации той или иной главы, того или иного эпизода. Читаешь книгу и как бы вместе с Рудневым работаешь над текстом - ага, здесь архетип дома, а здесь психологизм Достоевского, а стихи-стихи-то переведены в различных стилистиках, то "попахивает" Пушкиным, то "мцырями", то Ахматовой, а вот же гомеровский гекзаметр...
И остается, однако, ощущение, что многое-многое недосказал Вадим Петрович, оставив, видимо, эту возможность читателю, читателю не ленивому, вдумчивому, эрудированному. и я лично, читая этого необычного "Винни-Пуха", осознавала, что многих знаний мне не хватает, но и на что-то эдакое в плане понимания текста я все еще способна. И такая работа мозговых опилок весьма приятна!

С этой книгой у меня не срослось сразу же. Буквально с первых страниц, когда автор написал, что Милн создал шедевр, но сам в силу своей недалекости не понял этого. Очень меня смущает такая позиция:"все дураки, один я в белом пальто стою красивый". Да, возможно, это стиль автора, с которым я не знакома, но тон чтению сразу задал.
Остальная часть книги, в принципе, интересна, за исключением найти сексуальный подтекст во всем. Вот этому противилось всё во мне! Вот что-что, а все эти намеки я бы не разглядела даже после прочтения предисловия. Может, дело в том, что "не бывает пошлых фраз, бывают пошлые уши" ?
Чтение оказалось небезынтересным, сам перевод мне в целом понравился, но вот общее впечатление осталось скорее неприятным

Не смотря на то, что книгу я оценил ниже среднего, мне есть что о ней сказать. Например, определение текста, которое заставляет задуматься.

Так или иначе, если попытаться свести восемь вышеприведенных тезисов в один, то получится примерно следующее: текст – это системное единство (1), проявляющее себя посредством повторяющихся мотивов (2), выявляемых при помощи метода свободных ассоциаций (3), обнаруживающих скрытые глубинные мифологические значения (4), определяемые контекстом, с которым текст вступает в сложные взаимоотношения (5), носящие характер межмировых отношений между языком текста и языком реальности (7), строящихся как диалог текста с читателем и исследователем (8).

Тут высказана важная для меня идея о том, что текст — это диалог с читателем, а не что-то зафиксированное ещё до чтения, то есть при каждом прочтении текст будет новым, новым диалогом. Именно потому есть смысл перечитывать.
Кроме психолого-текстологических изысков мне понравился широкий кругозор автора, то как он вписывает анализируемую детскую книгу про медведя в общекультурный фон. Конечно, есть вопрос насколько обосновано, но всё равно кругозор впечатляет.

Но самый универсальный сюжет, связанный с деревом, непосредственно открывает мир ВП. Пух лезет на дерево в поисках меда; ему не удается отнять у пчел мед, но, именно залезая на дерево, он начинает писать стихи, что безусловно является реминисценцией к мифологеме священного меда поэзии, в поисках которого взбирается на Мировое Древо бог Один в «Младшей Эдде».

Или вот как автор объясняет как и почему был выбран размер для перевода одного из стихотворений Пуха:

Размер, которым написан подлинник, – 3-стопный пеон III – имеет в русской стихотворной традиции фольклорные ассоциации. Это размер имитации русской протяжной песни («Ах ты сукин сын, камаринский мужик…»), как он и переведен у Б. Заходера («Хорошо живет на свете Винни-Пух…»). Мы перевели это стихотворение разностопным ямбом 4242442 строфой, близкой к оригиналу – абабвввв. Любители современной русской литературной песни услышат здесь отзвуки поэзии В. Высоцкого.

То есть перевод не дословный, а сделан так, чтобы вписался в культурный бэкграунд русскоязычного читателя. Что, на мой взгляд, сделано очень красиво, элегантно, но несколько противоречит авторской задумке:

Основная задача аналитического перевода – не дать читателю забыть ни на секунду, что перед его глазами текст, переведенный с иностранного языка, совершенно по-другому, чем его родной язык, структурирующего реальность; напоминать ему об этом каждым словом с тем, чтобы он не погружался бездумно в то, что «происходит», потому что на самом деле ничего не происходит, а подробно следил за теми языковыми партиями, которые разыгрывает перед ним автор, а в данном случае также и переводчик.

Зачем адаптировать стишки под русскую культуру, если читателю нужно не забывать, что это перевод? Видимо автор не смог устоять от соблазна сделать такой красивый ход. В случае художественной литературы мне ближе синтетический перевод:

Задача синтетического перевода, напротив, заключается в том, чтобы заставить читателя забыть не только о том, что перед ним текст, переведенный с иностранного языка, но и о том, что это текст, написанный на каком-либо языке. Синтетический перевод господствовал в советской переводческой школе, так же как театр Станиславского – на советской сцене.

Для научного, философского текста такой перевод, думается, мало подходит, но необходим для художественного. Потому аналитический перевод Винни Пуха получился своеобразным, скажем так.