Зубр

Что такое лысенковщина, Зубр стал понимать, лишь здесь, в Миассове, сталкиваясь с живыми ее жертвами и противниками. Не сразу открывались размеры нанесённого урона. Пострадали не только учёные, пострадали -и надолго- агрономия, селекция, животноводство,  физиология,  медицина,  пострадало мышление людей.

Не так-то легко было переубеждать тех, кто поддался Лысенко. Отсутствие реальных результатов не обескураживало его последователей. Когда опыты не получались, Лысенко объяснял: « Вы не верили. Надо верить, тогда получится».

Силы биологии были подорваны. Сами биологи- это он чувствовал - не в состоянии были завоевать свободу научного творчества,  слишком много было повырублено, переломано, наука упала духом. И тут на помощь биологом пришли физики и математики. В Мияссово  со своими теоретиками из Свердловска приезжал С. В. Вонсовский, приезжала группа кибернетиков во главе с А. А. Ляпуновым. Приходили письма от И. Е. Тамма, Г. М. Франка, П. Л. Капицы.

Завенягин поднял на ноги все учреждения, разыскивая Зубра. Не так просто оказалось его найти. Завенягин настойчиво заставлял продолжать поиски. Ему докладывали, что такого нет, не числится, не обнаружено. Завенягин не верил, что это махина,  мастодонт может незаметно исчезнуть. И он добился своего, отыскал Зубра в Карлаге. Был он в тяжелым состоянии, с последней стадией пеллагры, страшной лагерной  болезни,  когда от голодухи наступает авитаминоз,  такой, что никакая пища уже не усваивается. Соседи по бараку тащили его на работы в котлован.  сажали там к стенке,  и он пел. Единственное, на что ещё хватало сил, - петь. Ради этого и возились с ним заключенные.

Он умирал. Казалось, при его здоровье, силе он мог выдержать и не такие лишения. Но беда была не в лишениях, у него не осталось ничего, за что стоило бы держаться.

Его положили в сани и повезли на станцию. Приказ доставить немедленно в Москву. Раз немедленно, то лечить не стали. 150 км предстояло скрепеть на лютом морозе. К тому же на прощанье уголовники, те самые, что возлюбили его за бас, за разбойные песни, вырезали бритвочкой спину его суконного бушлата. Все равно доходит профессор, доедят мертвяком, так что ж добру пропадать, из сукна теплые портянки выйдут. Труп зла не помнит…

Всякий раз, выныривая из обморочности, равнодушно удивлялся самостоятельной живучести своего организма…исчезновение из жизни не вызывало огорчения.

Вспомнилось, как Джон Холдейн вычислил, каковы должны быть мускулы в ангела, чтобы он летал. Фигура ангела получалась с тонкими птичьими ногами,  а грудь обложена мышцами такой толщины,  что впереди выступал бы большой горб.

С вокзала его привезли в больницу МВД и стали всеми силами вытаскивать из смертельного беспамятства. Был разработан метод кормления его внутривенным способом. Вводили не просто глюкозу,  а все необходимые аминокислоты,  потому что при пеллагре , когда она в последней стадии,  разрушается синтез белков, по-простому же значит,  что пища вовсе не усваивается. Лечащему врачу поставили рядом с больным койку, чтобы он находился при нём неотлучно. Судя по всему, нагнали страху: делайте что хотите, но чтобы спасти!

Через месяц он заговорил.

- … Учинили мне переливания крови. Сделали грязно. Пошло рожистое воспаление. У нас ведь не могут удержаться,  где-то обязательно нагадят. Поднялся переполох,  я думал посадят главврача, еле еле вызволил…

Выздоровление признавали чудом. Кроме могучего здоровья таилась в недрах его существа как бы сила предназначения. Незавершенность его жизни было настолько очевидна,  что судьба не могла отпустить его из этого мира.

Без последствий, конечно,  не обошлось -  резко ухудшилось зрение, так что читать мог только с лупой.

Кроме физических были последствия и душевные. Его стали волновать вопросы бессмертии души. Он продолжал строить свою веру. Добро абсолютно - это ясно. Зло относительно. Мир устойчив,  потому что строится на добре,  в этом есть изначальность духа,  духовная сущность мира. Зло же приходяще и случайно…

Когда он начал выздоравливать,  то стал учить медицинский персонал церковным песнопениям. Начальство вздыхало, но спорить с ним не решалось.

- У меня по морской линии в предках в 18 веке адмирал Сенявин, тот, который заменил голландский рассеянный бой кильватерной колонной. И Головнин Василий, который кругосветно плавал, у японцев в плену сидел, изучал Курилы, Камчатку и прочие острова. Ещё Нахимов был мне родственник. А Невельский был моим родственником по «матерной» линии. По настоянию министра иностранных дел Нессельроде его разжаловали в матросы за «неслыханную дерзость». Состояла она в том, что, исследовав Амур, его устье. Татарский пролив, он, несмотря на все запреты, основал там зимовья и сделал все для присоединения Амурского края к России. Вызвали его во дворец. Николай сказал ему: «Здорово, матрос Невельский, следуй за мной». В следующем зале царь сказал: «Здорово, мичман Невельской!»  И так до контр-адмирала, пожал ему руку и поздравил. От Николая поначалу утаили всю историю расхождений Невельского с Нессельроде и особым комитетом по амурскому вопросу. Узнав, в чем дело, он его и вызвал, а на докладе комитета написал: «Где раз поднят русский флаг, там он спускаться не должен!» А Нессельроде, промежду прочим, тоже в родственниках.