Случай Зощенко. Пришествие капитана Лебядкина

Рейтинг LiveLib

4,5

15 оценок

• 5
  73%
• 4
  7%
• 3
  13%
• 2
  7%
• 1
  0%

Ваша оценка

Отметить эмоции

Прочитали 16Хотят прочитать 37

Рецензии

• 

  Аноним30 марта 2014 г.

  Жил на свете таракан,
  Таракан от детства,
  И потом попал в стакан
  Полный мухоедства.
  
  Место занял таракан,
  Мухи возроптали,
  Полон очень наш стакан,
  К Юпитеру закричали.
  Но пока у них шёл крик,
  Подошёл Никифор,
  Благороднейший старик ...
  *
  Любви пылающей граната
  Лопнула в груди Игната.
  И вновь заплакал горькой мукой
  По Севастополю безрукий.

  Дальше много текста.

  
  Вы, конечно же, помните этого гения слова – капитана Лебядкина из романа ''Бесы'' Ф.М.Достоевского. Смешнее и страшнее стихов я не читала, страшнее потому, что это апломб необразованного человека возведенный в высшую степень пошлости, даже не столько дело в том,что необразован, а потому что бесчувственен, потому что без точки отсчета морали – у него ее просто нет.
  А вот еще стихи:
  навстречу мне гробики полные,
  В каждом — мертвец молодой.
  Сердцу от этого весело, радостно,
  Словно березке весной!
  Вы околели, собаки несчастные, —
  Я же дышу и хожу.
  Крышки над вами забиты тяжелые —
  Я же на небо гляжу!

  Это уже не капитан Лебядкин, а поэт Александр Тиняков, поэт судьбы весьма и весьма интересной, который в 20-х годах начала двадцатого века стал профессиональным нищим, нищим со своим местом на углу Невского и Литейного проспектов, потом в 1930 году был арестован и три года провел в тюрьме, а умер в августе 1934 года. Его стихи – это ли не стихи Лебядкина? Его-его. И сколько их хлынуло в литературу нового советского времени, бесталанных, но научившихся читать и писать, с остервенением рифмующих строки. Люди из другого мира, люди, говорившие на другом русском языке. Совсем другие люди. Но разве и вправду они были другими людьми?
  А вот послушайте эти голоса:
  Заплатил. Обращаюсь к даме:
  - Докушайте, говорю, гражданка. Заплачено.
  А дама не двигается. И конфузится докушивать.
  А тут какой-то дядя ввязался.
  

  • Давай, - говорит, - я докушаю.

  
  И докушал, сволочь. За мои-то деньги.

  — Ах, уйдите все из комнаты. Я хочу строго подумать, чего может случиться, благодаря чему мы не получим этих денег.

  Похоже и на голоса Лебядкина, и на голос Тинякова, и на голоса тех, кто заговорил на советском говорке. Это же герои Зощенко заговорили голосом того самого Лебядкина. Но откуда пришли эти люди? Кто они? Какими руководствовались принципами?
  Эта обширная и глубокая работа московского литературоведа Бенедикта Михайловича Сарнова не просто литературная критика на книги Зощенко, это колоссальный труд по исследованию эпохи с многоголосием писателей, философов, критиков, историков, которые врываются на страницы книги со своими прогнозами, размышлениями, рассказами. В чем была причина презрения к интеллигенции, той самой старой русской дореволюционной интеллигенции? Почему дворянин Зощенко начал писать на таком чудовищном языке, причем этого стиля он придерживался и в дневниках, и в письмах? Почему его героями стали люди-карикатуры?
  Революция 17-го года сломала культурные принципы старой русской классики, и хотя новые революционные поэты-новаторы, - Маяковский, например, - заговорили новым слогом и синтаксисом, все равно их творчество было продолжением старой классической литературной школы. Но вот уже герои Зощенко и герои Булгакова (частично) заговорили на там самом советском говорке. И если у Булгакова говорок носит исключительно саркастически-издевательский оттенок, как данность новой эпохи, то вот Зощенко, вопреки сложившемуся мнению о высмеивании своих нелепых и грубоватых героев, писал о них всерьез. Это была не сатира, а попытка ассимилироваться в мир этих людей.То есть он писал для них и их языком, чтобы объяснить всем старым интеллигентам – старая эпоха ушла, пришла новая и с ней пришли другие люди. Он заговорил голосами тех, кто еще вчера натирал полы в барских домах или служил в богатых домах, и вот теперь их голосами заговорил Зощенко, чтобы его услышали те, кому в новом мире не оставляли места - В мужицкой стране должен править мужик. Интеллигент повернет на Запад.
  Герои Зощенко нам больше знакомы по блестящей экранизации Гайдая, где грубоватые, слегонца туповатые и смешные герои словно сошли со страниц комикса. Но для самого Зощенко герои не были карикатурами и комиксами, они были для него очищены от всего налета цивилизации: религии, культуры, морали, истории. Кроме инстинктов у них, в принципе, ничего не осталось. Да и для самого Зощенко был интересен вопрос: а как быстро и при каких условиях маска цивилизации спадет с человека? И он опустится, как опустился в свое время поэт Александр Тиняков, о котором писал и Зощенко. Так вот Сарнов рассматривает два, казалось бы, абсолютно противоположных произведения: ''Камеру Обскура'' Набокова и ''Возвращенная молодость'' Зощенко. Но при всей их несхожести - языковой, лексической, синтаксической, - два произведения оказываются об одном и том же – об утрате человеком моральных устоев. Оба героя тонкие рафинированные интеллигенты – искусствовед у Набокова и профессор-астроном у Зощенко, - в какой-то момент словно перестают играть некую интеллигентскую роль и перестают притворяться, оба, неожиданно, словно перечеркивают прошлую жизнь, ставя на ней жирный крест. Для Набокова и для Зощенко человек может все и тут уже не прикроешься искусственной маской цивилизации. В сущности, новые люди и были такими детьми природы, не плохими и не хорошими, а просто другим народом. Помните как у Чехова в рассказе ''Новая дача'' инженер Кучеров и местные мужики разговаривали, казалось, на двух разных языках?

  
  Я и жена изо всех сил стараемся жить с вами в мире и согласии, мы помогаем крестьянам, как можем. Жена моя добрая, сердечная женщина, она не отказывает в помощи, это ее мечта быть полезной вам и вашим детям. Вы же за добро платите нам злом. Вы несправедливы, братцы. Подумайте об этом. Убедительно прошу вас, подумайте. Мы относимся к вам по-человечески, платите и вы нам тою же монетою.
  Повернулся и ушел. Мужики постояли еще немного, надели шапки и пошли. Родион, который понимал то, что ему говорили, не так, как нужно, а всегда как-то по-своему, вздохнул и сказал:
  – Платить надо. Платите, говорит, братцы, монетой…<…>
  До деревни дошли молча. Придя домой, Родион помолился, разулся и сел на лавку рядом с женой. Он и Степанида, когда были дома, всегда сидели рядом и по улице всегда ходили рядом, ели, пили и спали всегда вместе, и чем старше становились, тем сильнее любили друг друга. В избе у них было тесно, жарко, и везде были дети – на полу, на окнах, на печке… Степанида, несмотря на пожилые годы, еще рожала, и теперь, глядя на кучу детей, трудно было разобрать, где Родионовы и где Володькины. Жена Володьки – Лукерья, молодая некрасивая баба, с глазами навыкате и с птичьим носом, месила в кадке тесто; сам Володька сидел на печи, свесив ноги.
  – По дороге около Никитовой гречи того… инженер с собачкой… – начал Родион, отдохнув, почесывая себе бока и локти. – Платить, говорит, надо… Монетой, говорит… Монетой не монетой, а уж по гривеннику со двора надо бы. Уж очень обижаем барина. Жалко мне…
  – Жили мы без моста, – сказал Володька, ни на кого не глядя, – и не желаем.
  

  Вот так и жили – один народ, а разный. Один язык, а разный. А потом все это смешалось, переплавилось в котле 17-года и вышли из него герои Зощенко и герои Булгакова. Те же люди, только другие, живущие другими категориями. Не плохие и не хорошие. Только воспринимающие все буквально. И если сказали отстреливать бешеных собак, будут искать, находить и отстреливать, даже если собака и не бешеная, но распоряжение же было. А если будет распоряжение найти провокатора и врага народа, тоже найдут. Вот в чем весь ужас. В отсутствии моральной составляющей. В отсутствии категорий добра и зла.
  Зощенко искренне полагал, что пишет именно для этого класса, но каково же было его разочарование, когда на встречах с читателями-героями его произведений он воспринимался не как писатель, а как некий цирк-шапито. Горько. И писателями интеллигентского круга он не воспринимался серьезно. Горько. Крах ли это был писателя Зощенко или крах человека Зощенко? Трудно сказать. Он многое понял и в человеке, и в самом себе. И о том страшном мире о котором писал, а его книги до сих пор считают сатирой и пародией, а все было всерьез. Вот что самое страшное в рассказах Зощенко.

  В жизни, в искусстве, в борьбе, где тебя
  победили,
  Самое страшное — это инерция стиля...
  Стиль — это мужество. В правде себе признаваться!
  Все потерять, но иллюзиям не предаваться —
  Кем бы ни стать — ощущать себя только собою,
  Даже пускай твоя жизнь оказалась пустою...
  Кто осознал пораженье — того не разбили.
  Самое страшное — это инерция стиля...
  Наум Коржавин

  Читать далее

  25

  395
• 

  Аноним27 ноября 2017 г.

  Литературоведение, как и любая наука, требует от исследователя научной честности. Представляется бесспорным, что при проведении литературоведческого анализа недопустимо ради получения «определённого результата» искажать данные, произвольно интерпретировать цитаты, сглаживать или игнорировать противоречия. Однако увлечённому специалисту, уверенному в ценности своего исследования и истинности полученного результата, бывает психологически сложно заметить данные, не согласующиеся с его идеей. Пристрастность ведёт к заблуждению. Нечто подобное, как мне представляется, и наблюдается в «Случае Зощенко». Автор, правда, подчёркивает, что его книги – это «книги не учёного - это книги свободного художника», но и для художника, думается, чувство истины должно быть важнее личных пристрастий.

  Центральная тема книги Бенедикта Сарнова (изданной в 1993 году, в эпоху «пришествия Чичикова») – художественное пространство Зощенко как «мир торжествующих капитанов лебядкиных». Исследование могло быть весьма интересным и внушительным, если бы автор, следуя заранее предустановленной цели, не допускал логические ошибки и неточности. Например: утверждая превосходство «старого» дореволюционного мира над «новым» автор оперирует несравнимыми понятиями: христианской морали он противопоставляет социалистический образ жизни, западным гуманистическим идеалам - советскую действительность, литературному герою «старого времени» – живого «нового человека».

  Другой пример: автор, опираясь на Достоевского (цитируется запись из «Дневника писателя» за январь 1876 года «Вместо предисловия. О Большой и Малой Медведицах…»), делает вывод, что все русские – «нигилисты, все до единого Фёдоры Павловичи», в отличие от западного человека, который «может, на худой конец, прожить и без Бога. С Христом в душе или без Христа, он все равно останется человеком». Противоречащая этому выводу историческая реальность (Третий рейх) почему-то игнорируется.

  Автор уверен, что его рассуждение ведёт к правильному ответу, поэтому нет ничего страшного в том, чтобы немного исказить доказательства. Однако в контексте такого исследования, трагедия Зощенко неожиданно предстаёт в новом свете. По мнению Сарнова, «случай Зощенко» – это трагедия «человека, искренне убеждённого, что интеллигенты живут «по-выдуманному», а жить надо совсем иначе», но «при первой же попытке отбросить прочь всё это лишнее, «накрученное», потерпевшего крах. «Оказывается, что для него это – недостижимо».

  Но я, прочитав книгу Сарнова, трагедию Михаила Зощенко вижу иначе. Интеллигенты, как обнаружил Зощенко, только говорят «по-выдуманному», а живут и действуют - «по-подлому». Говорят о душе и Боге, но отказываются видеть божественное в представителях «класса-гегемона». Утверждают, что человек - это высшая ценность, но «нового человека» личностью не считают. Интеллигенты, как высокоорганизованные и мыслящие организмы, обладают исключительной способностью к адаптации - приспособлению к меняющимся внешним условиям, и главная их забота - как сделать новую реальность более удобной для собственного существования. Я думаю, что для Зощенко разочарованием стало не то, что он сам не смог «отбросить прочь всё лишнее», а то, с какой лёгкостью это сделали другие «носители интеллигентности». Не пролетарская (лебядкинская) культура испугала писателя, а подозрение, переросшее в уверенность, что культура может быть только буржуазной, даже в стране победившего пролетариата.

  Читать далее

  21

  377
• 

  Аноним1 мая 2011 г.

  Книга выходила совсем не такой, какой я её замыслил. Неожиданно для меня в неё стали вторгаться другие темы, герои, персонажи. А главное, сам Зощенко и созданный им художественный мир постепенно переставали быть единственным предметом повествования. Они превратились в нечто вроде способа постижения издавна волновавших меня свойств и закономерностей окружающей меня реальности. Говоря проще, книга, задуманная как книга о литературе, помимо моей воли превращалась в книгу о жизни.
  Бенедикт Сарнов

  В первый раз я читала эту книгу в бытность свою студентом (это было недавно, а такое чувство, что в прошлой жизни). Внимала Сарнову, как неопытный ученик мудрому учителю. Со всем восторженно соглашалась и только кивала в нужных местах. И не до анализа мне тогда было, и не до осмысления отдельных моментов. Сейчас готова признать, что многое при первом прочтении прошло мимо меня. Да, осталась крайне довольна и советовала всем, кого считала достойным этой книги, но реальную ее ценность осознала только после "перечита". Не иначе как третий глаз открылся... Теперь я не со всем была согласна, хотя и не берусь спорить (в том числе и в рамках отзыва). Голодным хищником бросалась я на каждое новое ответвление размышлений Сарнова - рвала на кусочки, тщательно пережевывала, а потом отваливалась переваривать (уж извиняюсь за такие подробности))). В итоге, пару дней - словно крокодил - лежала на дне и обдумывала.
  У исследования Бенедикта Сарнова два заголовка - Случай Зощенко - и - Пришествие капитана Лебядкина. Эти две темы абсолютно равноправны. Но я бы добавила еще третье заглавие - "Причины и последствия". Потому что всё упирается именно в них. И дело даже не в осмыслении причин и последствий событий, которые разрезали, разорвали историю нашей страны на две неравные части - Революции и Гражданской, но и в том, что и корни многих современных проблем нашей культуры уходят далеко в прошлое. И чтобы разобраться - с чем мы имеем дело теперь - надо посмотреть назад. Ведь всё на самом деле происходит не внезапно и вдруг (как явно многим кажется). И бесследно ничто не проходит.
  Тут самое место пояснить, что творчество Зощенко всегда было мне непонятно. Т.е. мне явно не хватало таблички: "Смеяться здесь". Мне всегда было не смешно, а противно и местами даже страшновато. Теперь я прекрасно понимаю - почему так. Мир Зощенко не стал для меня интереснее или ближе, нет, это по-прежнему ни разу не моё. Но это тот случай, когда вопреки всему - я сочувствовала и сопереживала Зощенко и как автору, и как человеку. Если верить Сарнову - это была очень необычная личность, которая пыталась найти себя в эпохе. Удалось ли - другой вопрос. Ответ, несомненно, нет. Как и многие другие - не нашёл. Но поиск этот отразился в его произведениях. А вот к чему он пришёл в итоге. Об этом чуть позже.
  Пока же пройдусь-ка по капитанам Лебядкиным. Во-первых, развелось их действительно - тьма тьмущая. В быту они страшно бесят (уж поверьте мне, у меня соседка снизу - чистой воды кэп, у нас холодная война в стадии - я стараюсь не попадаться ей на глаза >< ). В искусстве вызывают спектр эмоций - от хи-хи ха-ха до ужас-то какой. Типичный кэп для меня Татьяна Соломатина (да простят меня поклонники) - мало того, что у неё вся человеческая жизнь превращается в тот самый "стакан, полный мухоедства", так еще и признаки бандерложества присутствуют. Во-вторых, у капитана Лебядкина "очаровательный" жизненный принцип "Плюй на всё и торжествуй". Мне, как пофигисту по жизни, вне контекста он не кажется таким уж неправильным. Но именно вот это всё делает лебядкинский принцип нереальным для нормального человека. Контекст проявляется, когда читаешь стихотворение кэпа Александра Тинякова "Радость жизни". Для кэпа не то что нет ничего святого - это слишком громкое слово. Для кэпа в жизни нет ничего интересного, стоящего, достойного - только жратва и минимальные условия для существования - большего кэпу не нужно. И я бы пожалела кэпов, если бы они осознавали весь ужас своего мировоззрения. Но для них "стакан, полный мухоедства" - естественная среда обитания и иной им не надо. Так что - ну их, этих кэпов. Но - повторюсь - развелось их столько, что не обращать внимание очень сложно...
  Но почему же два названия? И что общего между Зощенко и капитаном Лебядкиным? Мир. Творческий мир в виде "стакана, полного мухоедства". Только Лебядкин большего не знает, а Зощенко приходит к выводу, что именно так и устроена наша жизнь. Ага, я придумала еще и четвёртое название для книги: "Стакан, полный мухоедства vs Третье измерение" - т.е. реальность, в которой человек лишь "кости и мясо", и реальность, в которой есть еще и душа, которую не увидишь и не потрогаешь. В битве осла с бобром побеждает то, что выбирает сам человек. Какой выбор сделал Зощенко? На 'этот вопрос Сарнов даёт вполне себе однозначный ответ. Я не буду спойлерить. Книга читается, как роман. Есть все элементы композиции, - в том числе и неожиданная концовка, которая, с одной стороны, всё расставляет по местам, с другой, будто перечёркивает всё, что было сказано до этого. Концовка из тех, от которых лично у меня в зобу дыхание спирает.
  Если я буду рассматривать сейчас все ответвления, все заинтересовавшие, удивившие, порадовавшие, расстроившие, сомнительные и бесспорные моменты книги, то отзыв мой превратится в ковровую дорожку. Я отмечу только, что мотив "человек во времени и эпохе" мне очень-очень близок. Также в книге не раз прозвучал мотив "отрицания", который я лично впервые встретила у Васильева. И внезапно я встретила цитату из Толстого, которая идеально вписывается в контекст "Источника" (да, эта тема меня уже не отпустит))). Очень много размышлений о природе творчества, о мастерстве пишуков пишуковых - в общем, о том, что лично мне ужасно интересно. (Засим мне пришлось отвлечь саму себя, чтобы не ковроводорожничать).
  И последнее - о форме (тьфу, меня постоянно тянет написать "романа") книги. В тегах у меня стоит "ирландское рагу". Именно так сам автор назвал своё обильное цитатами и именами произведение. Поясню для тех, кто не читал Джерома К. Джерома - "ирландское рагу" - это "вкуснейшее" блюдо, в которое входит всё содержимое холодильника всё, что только может войти в котелок и более-менее свариться, в том числе и водяная крыса))). Идеальное описание "Случая Зощенко". И крыса тоже в наличии, я бы сказала - не одна. Зато и сколько замечательных имён и цитат. Я опять пополнила свой список "хотелок" (а после первого раза нашла оставшегося от бывших хозяев квартиры Достоевского и случайно купленного у соседа-забулдыги Тургенева - прочитала их и таким образом переоткрыла для себя русскую классику. Отличный "побочный эффект". До сих пор благодарю за него Сарнова).

  Завершить же свой отзыв мне хочется по традиции цитатой. Она такая трогательная, что в прямом смысле - обнять и плакать. Однажды Сарнов общался с человеком, который "выпал" из России во время Гражданской (ушел вместе с остатками врангелевской армии) и вернулся в 1947. Он вернулся и... Наткнулся на довольно жестокий вопрос:
  - Как вам показалось, есть что-нибудь общее между нашей, сегодняшней Россией - и той, старой, которую вы знали когда-то?
  Он ответил:
  

  • Только снег.

  Читать далее

  15

  119

Цитаты

• 

  Аноним28 апреля 2011 г.

  При полном реализме найти в человеке человека...
  <...> с Толстым, который <...> тоже стремился найти эту точку опоры. И он ее нашёл:
  "На днях была девушка, спрашивая (какой знакомый фальшивый вопрос!), что мне делать, чтоб быть полезной? И, разговорившись с ней, я сам себе уяснил: великое горе, от которого страдают миллионы, это не столько то, что люди живут дурно, а то, что люди живут не по совести, не по своей совести. Люди возьмут себе за совесть чью-нибудь другую, высшую против своей, совесть (например, Христову - самое обыкновенное) и, очевидно, не в силах будучи жить по чужой совести, живут не по ней и не по своей, и живут без совести. Я барышню эту убеждал, чтобы она жила не по моей, чего она хотела, а по своей совести. А она, бедняжка, и не знает, есть у нее какая-нибудь своя совесть. Это великое зло. И самое нужное людям - это выработать, выяснить себе свою совесть, а потом и жить по ней, а не так, как все, - выбрать себе за совесть совсем чужую, недоступную и потом жить без совести и лгать, лгать, чтобы иметь вид живущего по избранной чужой совести."

  Читать далее

  7

  324
• 

  Аноним13 ноября 2010 г.

  - Как вам показалось, есть что‑нибудь общее между нашей, сегодняшней Россией – и той, старой, которую вы знали когда‑то?
  Он ответил:
  – Только снег.

  7

  185
• 

  Аноним25 апреля 2011 г.

  Виктор Шкловский приводит в одной из своих книг диалог редактора с автором.
  Редактор упрекает автора в том, что у того всё - чужое, заимствованное, не своё.
  

  • Ну а вот это? На что, по-вашему, это похоже? - запальчиво спрашивает автор.

  
  И редактор невозмутимо о

  • На редакционную корзину.