Если луна принесет мне удачу. В августе жену знать не желаю

— ... А сейчас я собирался приступить к другому, давно мною задуманному, большому исследованию по физике. — Он показал гостям листок и добавил: — Видите? Я уже написал заглавие: «Способствуют ли ночные сумерки распространению искусственного света?».
Джедеоне долго изучал заглавие; потом сказал:
— Полагаю, что да.
— Да, да, — вымолвил владелец замка. — Легко сказать, но нужно это доказать, дорогой мой синьор! Я сделаю это предметом многих, многих томов. И доказательство будет еще труднее, поскольку я хочу изложить его в виде шарад.

Жаль, что представление «Заход солнца» идет вечером. Потому что его смотрит слишком много народу, и полюбоваться им спокойно не удается.
В зимней гостиничной зале с тремя стеклянными стенами последние иностранные постояльцы за чайными столиками, погруженные в созерцание панорамы с задумчивым и больным видом, кажутся чучелами попугаев. Они смотрят в окно на море в полоску. Золотой шар погружается в море; он искрится в темно-фиолетовом море, и белоснежная пена окрашивается в розовые тона. Небо светло-опалового цвета, горизонт розовый, море темно-фиолетовое, почти черное и все в розовых и золотых отблесках. На западе светлая полоса разделяет море и небо; над «нашими головами висит розовая туча, непомерно раздувшаяся и тяжелая.
Но вот уже небо, море и тучи меняют цвет.
Последняя долька солнца – и его больше нет; вот уже гребешки волн зеленеют; внутри них должны быть водоросли, которые и дают цвет, проступающий из-под белой пены; фиолетовый пропал; только зеленый и розовый; облака на горизонте кажутся раскаленными тонкими копьями, они остывают, их сияние гаснет.
Прекрасны поля вокруг, но еще прекраснее море; это печальное вечернее море, что светлее висящего над ним неба; это легкое, мягкое море. Воздух пропитан густой голубой краской, хрустальной и холодной; он окрашивает голубым цветом кирпичный пол террасы, пустынной за окном, с застывшими лужами ледяной воды, отбрасывающими перламутровые отблески; он окрашивает в голубой цвет далекие скалы, пальмы на приморском бульваре, ленту дороги, мраморные скамейки и перила обзорной площадки; также и лестница, что ведет к гостинице, галька, фонтан стали голубого цвета; даже листья и цветы на клумбах, утратив зеленые, красные, желтые, фиолетовые цвета – все стремится слиться в едином голубом цвете. А голубой цвет, войдя в залу, ползет по коврам, между ножками столов, сгущается и мутнеет, как туман, в почти темных углах, окрашивая картины, висящие на единственной стене, светлые платья дам и наши фланелевые брюки. Слишком много голубого. Этот голубой цвет не обещает ничего хорошего. Болезненный голубой цвет. Смертельный голубой цвет. Все пропитано голубым, даже ссохшиеся лица старых дам и волосы нашей соседки-блондинки. Мы все кажемся погруженными в голубой свет.

И вот так это солнце, несчастное, с незапамятных времен каждое утро бесполезно повторяет свой великолепный спектакль и никогда не получает всеобщих бурных оваций, кои непременно бы раздавались, если бы, как и полагается, холмы, террасы, морские берега, купола, бастионы и башни кишели зрителями. И все же оно не упускает ничего, что могло бы сделать это зрелище красивее. Оно высылает возвестить о своем приближении легкий ветерок, который еще затемно слегка шевелит листьями деревьев и рябит воды моря. Потом начинает излучать пепельный свет, матовый и таинственный, свет Чистилища – он быстро заполняет небо; это уже не ночь, но еще не день, время неясное и неспокойное, между жизнью и смертью, посылаемое для усиления эффекта от того, что последует дальше, когда, непосредственно после, небо становится ярко-голубым и вогнутым, как небо над художественно выполненными рождественскими яслями. Это небо становится все более сферическим, просторным и легким, пока наконец солнце, закончившее подготовительные работы, не призовет к себе «все свои силы и не начнет основную часть спектакля. Первым делом оно выставляет повозки облаков, груженные золотом и пурпуром, дует в свои кульки из серы и шафрана и обливает все тончайшей пылью; и одновременно щедро изливает краски – фиолетовую, сиреневую, синюю, оранжевую, зеленую, коричневую, – выбрасывает фонтаны искр и, держась пока что в тени, начинает метать светящиеся бомбы туда, где еще полчаса назад была ночь. Но и это еще не все: оно стоит одной ногой на пороге, готовое к появлению, но, прежде чем совершится торжественный выход, выдает грандиозный залп: зажигает последнюю гирлянду, пускает огненные ракеты и светящиеся снопы и, когда все готово взорваться, трещит и головокружительно вертится – вот оно, героический матадор, подает сигнал серебряным трубам, обнажает шпагу, раздирает горизонт и среди сполохов, сверкания и огненных змеек, наконец, появляется.