Собрание сочинений в семи томах. Том 7. Братья Карамазовы (часть IV). Повести, очерки, рассказы

Я уважаю Федора Михайловича. Характеры в его произведениях, на мой взгляд, весьма достоверны. В них настоящие люди, их беды, слабости и великодушие. В них черты русского человека.
Ф.М. Достоевский не тот писатель, чьи книги читаются легко и за одну ночь, нет, это не так. На то, чтобы добраться до финала драмы семейства Карамазовых, мне понадобилось около 1,5 лет. Я читала по главе, по 30 страниц, месяцами не притрагивалась к книге, несмотря на то, что сюжет казался мне весьма и весьма интересным, и все-таки не могла осилить больше нескольких глав за день. Впрочем процесс знакомства с "Преступлением и наказанием" происходил аналогично. У господина Достоевского столько можно увидеть за каждой историей, что уму требуется время, дабы осмыслить происходящее. Хотя, возможно, это сугубо индивидуальное явление.
Итак, теперь о книге. Самым значительным событием, что не удивительно, стало знакомство с младшим представителем потерявшегося семейства. Когда я только слышала о романе "Братья Карамазовы", почему-то совершенно не ожидала, что один из братьев окажется Алёшей. Автор с самого начала говорит, что это история об Алёше, но становится понятно это только в самом-самом конце. Не зря, не зря Алексея называют "чистой душой", лучше не скажешь. Мне просто хочется верить, что такие люди существуют. Пожалуй, это короткое и исчерпывающее описание моего отношения к персонажу.
Семейная трагедия - это вторая история, заслуживающая внимания. Здесь нет правых и виноватых (а я люблю, когда автор оставляет читателю самому решать, что считать добрым или злым, и есть ли здесь доброе и злое), просто люди, обуреваемые страстями, но даже в своих бесчинствах сохраняющие свет и добро в душах, ищущие их. Мы сами порождаем своих монстров и сами же их побеждаем, или проигрываем в борьбе. Три брата, три характера, три совершенно разные истории. И предчувствие неминуемой трагедии. С самых первых минут понятно, что конфликт между отцом и сыновьями неизбежен, но до конца последствия его не видны.
Книги в книге - рассказы старца Зосимы, появления Илюшеньки и мальчиков, сказка Ивана. Совершенно самостоятельные произведения в произведении. Это не просто второстепенные сюжетные линии, это отдельные истории. Даже понятие второстепенных персонажей едва ли применимо, черты большинства упомянутых начертаны так ясно, что перед нами предстают вполне реальные люди.
Многое из написанного в конце XIX века отражает моменты настоящего, чего стоит одна речь "беса" о врачах или замечание Алёши о самолюбии - насколько тонко и насколько верно. Эти "провиденческие" реплики удивляют и восхищают.
Произведения Достоевского очищают душу. Это исследования человеческой природы, лучших и худших проявлений и устремлений людской натуры. Писатель не судья, писатель - рассказчик, рассказывающий искренне и с надеждой. Может быть, поэтому, в конце, когда Алеша говорит речь у Илюшечкиного камня, я плакала.

Первая моя попытка прочитать "Братьев Карамазовых" случилась лет в 16 и само собой дальше первых страниц я не ушла. Но в списке "Хочу прочитать" она поселилась прочно, а тут подоспел и повод - Игра в классики.

Не могу сказать, что книга меня разочаровала, нет. Но и ожиданий не оправдала. Мне просто-напросто оказалась не близка религиозная философия Достоевского. Не согласна я с тем, что "высшая гармония мира... не стоит слезинки хотя бы одного только того замученного ребёнка". Кроме того, я не ожидала, что и здесь повторится лейтмотив "Преступления и наказания": Тварь ли я дрожащая или право имею? - правда в несколько иной формулировке: Если нет бессмертия души, так нет и добродетели, значит, всё позволено? Действия в романе на грош, зато рассуждений, отступлений и просто болтологии перебор. Очевидно, к этому и стоило быть готовой.

Вторая проблема для меня - это концентрация негатива. Несчастье для всех и пусть никто не уйдёт обиженным! Спасибо хоть за открытый финал, можно надеяться.

Вывод: не моё, абсолютно не моё.

Многие люди знают Достоевского исключительно как религиозного писателя и моралиста. Так вот, эта книга показывает его с другой стороны - как автора произведения о мятущемся и безвольном человеке. Он совершенно никчёмное существо и такое существование для него извращенно сладостно. Он сам себе не нравится и ему нравится, что он не нравится.
Немало мыслей героя созвучны мыслям самого Фёдора Михайловича Достоевского. Противоречивая философия героя вообще очень интересна:

Мало того: тогда, говорите вы, сама наука научит человека (хоть это уж и роскошь, по-моему), что ни воли, ни каприза на самом-то деле у него и нет, да и никогда не бывало, а что он сам не более, как нечто вроде фортепьянной клавиши или органного штифтика; и что, сверх того, на свете есть еще законы природы; так что все, что он ни делает, делается вовсе не по его хотенью, а само собою, по законам природы. Следственно, эти законы природы стоит только открыть, и уж за поступки свои человек отвечать не будет и жить ему будет чрезвычайно легко. Все поступки человеческие, само собою, будут расчислены тогда по этим законам, математически, вроде таблицы логарифмов, до 108 000, и занесены в календарь; или еще лучше того, появятся некоторые благонамеренные издания, вроде теперешних энциклопедических лексиконов, в которых все будет так точно исчислено и обозначено, что на свете уже не будет более ни поступков, ни приключений.
Тогда-то, — это все вы говорите, — настанут новые экономические отношения, совсем уж готовые и тоже вычисленные с математическою точностью, так что в один миг исчезнут всевозможные вопросы, собственно потому, что на них получатся всевозможные ответы. Тогда выстроится хрустальный дворец. Тогда… Ну, одним словом, тогда прилетит птица Каган. Конечно, никак нельзя гарантировать (это уж я теперь говорю), что тогда не будет, например, ужасно скучно (потому что что ж и делать-то, когда все будет расчислено по табличке), зато все будет чрезвычайно благоразумно. Конечно, от скуки чего не выдумаешь! Ведь и золотые булавки от скуки втыкаются, но это бы все ничего. Скверно то (это опять-таки я говорю), что чего доброго, пожалуй, и золотым булавкам тогда обрадуются. Ведь глуп человек, глуп феноменально. То есть он хоть и вовсе не глуп, но уж зато неблагодарен так, что поискать другого, так не найти. Ведь я, например, нисколько не удивлюсь, если вдруг ни с того ни с сего среди всеобщего будущего благоразумия возникнет какой-нибудь джентльмен с неблагородной или, лучше сказать, с ретроградной и насмешливою физиономией, упрет руки в боки и скажет нам всем: а что, господа, не столкнуть ли нам все это благоразумие с одного разу, ногой, прахом, единственно с тою целью, чтоб все эти логарифмы отправились к черту и чтоб нам опять по своей глупой воле пожить! Это бы еще ничего, но обидно то, что ведь непременно последователей найдет: так человек устроен. И все это от самой пустейшей причины, об которой бы, кажется, и упоминать не стоит: именно оттого, что человек, всегда и везде, кто бы он ни был, любил действовать так, как хотел, а вовсе не так, как повелевали ему разум и выгода; хотеть же можно и против собственной выгоды, а иногда и положительно должно (это уж моя идея). Свое собственное, вольное и свободное хотенье, свой собственный, хотя бы самый дикий каприз, своя фантазия, раздраженная иногда хоть бы даже до сумасшествия, — вот это-то все и есть та самая, пропущенная, самая выгодная выгода, которая ни под какую классификацию не подходит и от которой все системы и теории постоянно разлетаются к черту. И с чего это взяли все эти мудрецы, что человеку надо какого-то нормального, какого-то добродетельного хотения? С чего это непременно вообразили они, что человеку надо непременно благоразумно выгодного хотенья? Человеку надо — одного только самостоятельного хотенья, чего бы эта самостоятельность ни стоила и к чему бы ни привела. Ну и хотенье ведь черт знает…

Продолжаем Достоевского.
"Идиот" понравился больше, Карамазовы как-то более затянуты и занудны. Это связано с говнофилософским гоневом автора про бога и прочую духовность. На этом, кстати, видно, насколько Достоевский уступает в писательстве Толстому, у которого гонево более органично вплетено в текст, а в "Карамазовых" - это читается (вернее, по большей части пролистывается) как вставки и врезки, выпадающие из повествования в целом. И персонажи у Толстого более "объемные", чем у Дост., у которого они довольно однобокие все: типа если хороший, то во всем и без изъянов, если ревнивый, то Отелло, если лицемерный и трусоватый - то до мерзости. И в "Идиоте", кстати, тоже самое - все характеристики персонажей доведены фактически до такой точки, что еще чуть-чуть и уже будет полный абсурд. Эта картонность героев мне как-то совсем не нравится, она - если только не служит сатире, как в "Мёртвых душах", например - характеризует литературу довольно фиговую, когда сразу понятно, кто хороший, кто плохой. Гениальные же тексты отличаются тем, что в них герои описаны как сложные личности - так, что в них есть и хорошее, и плохое, они могут совершать разные поступки и не загнаны в жесткие бинарные категории типа добро/зло, жадность/щедрость и проч.