А. С. Пушкин. Полное собрание сочинений в 6 томах. Том 4. Повести. Путешествие в Арзрум. История Пугачева

Вот заметила небольшую тенденцию в последнее время: начинаешь интересоваться историей - читать книги и смотреть фильмы, так и все на одну и ту же тему получаются. Совсем недавно начала смотреть великолепный сериал Екатерина - в нем много исторических моментов, которые не каждый и по истории знает, и вот пришло время и Пушкина перечитать. И здесь мы окунаемся в историю времен правления Екатерины Великой и одного из важного события - бунт Емельяна Пугачева. Историческая личность, которая была в нашей истории, - довольно неоднозначна. Перечитывая во взрослом возрасте воспринимаешь текст, с учетом тех знаний, которые есть уже и все понятно и ясно, не приходится за каждым фактом обращаться к историческим документам.
В этом небольшом произведении виден труд Александра Сергеевича, который в исторические события вплел в сюжет потомственного дворянина Петра Андреевича Гринёва. Ох и нелегкая выдалась судьба у него, а казалось бы будет жить и не тужить.
В этом произведении нет высокопарных слов Пушкина, текст воспринимается легко. Гринев, Швабрин, Марья Ивановна - эти образы мы помним со школьной скамьи, но честно, подробностей не осталось в памяти. И вновь мы отправляемся с Петром на службу, знакомимся с отъявленным злодеем Швабриным и переживаем трепетные чувства к Маше.
При описании событий Александр Сергеевич не дает оценки ничьим поступкам, оставляет на суд читателя и критиков которые сделают выводы что есть хорошо, а кто заслуживает порицания.

Со мной такого никогда ещё не было.
Весь вечер после прочтения Дубровского, я был в странном и возбуждённом состоянии: меня теснили мысли. Я теснил мысли, и.. зажимал их в тёмном уголке сердца, словно прекрасную нимфу, с ласковой улыбкой мне уступающей.
Порой я, с нежной и стыдливой улыбкой, уступал мыслям, в тёмном уголке спальни.
А между тем, любимая ждала меня где-то в московском парке… а я совсем выпал из времени, пространства.
Когда я заснул, это продолжилось: на заре шумела листва (дуброва!) за окном, словно прибой океана.
Каркали вороны, и мой сон истончался и рвался: сквозь лиловую дрожь век сна, я смутно видел озябшую синеву мира и снова погружался… нет, не в сон, а словно в прохладные волны океана, которые касались уже моей постели и навек удивлённых, обнажившихся из-под одеяла, ног, спрятавшихся в уютное тепло одеяла, с изяществом лесного зверька, прячущегося в норку.

В этом странном состоянии прилива неба и отлива сна, мне приснились странные сны.
В первом сне я лежал на мягкой травке и надо мной ласково шумела пушкинская дубравушка.
К груди я прижимал письмо от моей любимой.
Прикрыв глаза, я с нежностью думал о ней, как-то блаженно улыбаясь, т.к. сама моя поза, со скрещёнными руками на груди, напоминала конвертик письма.
Я был живым письмом к любимой, испещрённого синевой почерка накрапывающего дождя и тёплого пульса, чуточку под наклоном, как и дождь.
От нежностей мыслей к любимой, сам не заметив как, я стал тихо приподниматься над травой, совсем как героиня Тарковского в фильме — «Зеркало».

Приподнявшись на высоту около двух метров, я почувствовал, что меня за правую ногу схватила чья-то рука.
Глянув вниз, я с удивлением увидел пушкинскую Машеньку, в чудесном тёмно-синем платье и каштановыми волосами.
Она… кричала мне. Боже.. она грозилась и угрожала мне: "молодой человек! Перестаньте безобразничать!
Отдайте мне письмо! Оно не вам, а... Дубровскому!
Не хулиганьте! Опустите меня на землю!!"
Мне стало очень стыдно.
Стыд усугублялся тем, что я не мог прекратить своё воспарение и моего лица уже нежно касалась ласковая прохлада листвы: я… я… любил, и ничего не мог с собой поделать.
За стволом высокого дуба, я заметил Шагала с кисточкой и Тургенева с винтовкой, в засаде.
Через мгновение послышался выстрел и мне в ягодицу угодила картечь на утку.
Я вскрикнул и проснулся.
За окном, словно от выстрела, с веток в небо взлетели вороны и волна океана накрыла меня.
Я снова провалился в сон.

По странной логике сна, мне приснился Достоевский.
Он был героем романа Пушкина, и на обложке романа, было написано не Дубровский, а — Достоевский.
Но с Достоевским было что-то не ладное..
Это был сумасшедший Достоевский, совершенно одичавший.
Подобно Робин Гуду, он нападал на дорогах на богатых людей, на проезжавшего в карете Толстого, и, словно ветер, застигнувший в осеннем переулке одинокого прохожего, обнимал людей, рыскал по карманам, и.. на миг замерев, с дрожащими слезами на глазах, понимал, что и эти люди, бедны и несчастны и обнимал их, целовал растерявшегося человека и убегал вприпрыжку, под сень шумящей дубравы.
Ему неслось в спину, грустное: бедный идиот…

Почти сразу же, мне приснился третий сон.
Я поссорился со своей любимой.
Мы сидели на лавочке в парке. Над нами шумела листва высокого дуба.
Я провинился и молчал. Молчала и любимая.
Молчала её тёплая ладошка в моей руке..
Любимая смотрела куда-то в небо, а я смотрел на её чудесные волосы, цвета крыла ласточки.
Вдруг, я заметил, как по длине моих рук, проросли и закучерявились тёмные, матёрые волосы.
Глянул на любимую: она не заметила.
И снова чудеса: мои сине-белые кроссовки, превратились в разбойничьи, старые чёрные сапоги.
Любимая смотрела в небо…
Робко коснулся лица, и ощутил недельную, колючую щетину: на моей голове была зелёная шапка с утиным пером..
Я.. я.. неумолимо превращался в кого-то.
Ещё миг, любимая повернётся, и… вскрикнет, ужаснётся мне.
Я решил это предупредить: нежно сжал её руку у себя на коленях.
Её пальчики, шёпотом, неразборчиво что-то произнесли и смолкли.
Набравшись храбрости, я произнёс: Машенька...(пальчики матюкнулись в моей руке и кольнули меня)… то есть, Вика, мне нужно тебе кое в чём признаться: я не виноват..
Видит бог, я не виновен.
Всё дело в том.. в это трудно поверить, но я… Дубровский.
Любимая поворачивается ко мне и я просыпаюсь со стоном.

Одна из мыслей, меня терзавших, была мысль Ахматовой.
Она где-то писала:

Нет, Анна Андреевна, вы ошиблись.
Быть может, это самое таинственное из всех произведений Пушкина.
Так и каркас романов Достоевского, являет собой мелодраматический детективчик, и многие пошляки и ненавистники Достоевского, словно разделяя душу и тело, видят только это, не замечая чем наполнены эти романы, что в них шелестит звёздная вечность и мучаются, радуются, не персонажи даже, а живые платоновские идеи, облитые плотью.
А вообще уже утомляет этот снобизм классиков и не только: желание сделать из красоты, присвоив её себе, нечто подобное белому, высокому и пустому, музею с колоннами, где было бы невыразимо скучно, но элитарно, где нельзя было бы засмеяться с любимой, пробежаться под сводами залы с детьми… или с любимой, убегая от сторожа.

Так и у Пушкина. Его незавершённый роман (о незавершённости коего все дружно молчали бы, если бы в дневниках не разыскали пару 2 строчки намёка на продолжение. Так что роман закончен.), как и незавершённые романы Кафки, по сути — роман-сон.
Такие романы, как и мир. душа человека, и не должны быть завершены: у снов свои законы.
Чувствуется, как Пушкин наслаждался, когда писал Дубровского.
Он отдыхал душой, как отдыхаем мы, общаясь с возлюбленной, милым другом..
Если бы Ахматова подслушала подобные наши разговоры, она бы.. вынесла свой строгий вердикт, что эти речи уступают строчкам Шекспира и Канта.
Но этими милыми чувствами как раз и жива жизнь, а не Кантом. «Кантовское» лишь питает огонь чувства жизни и светит звездой путеводной.
А между тем.. в тенистой, липовой аллее, простой непоседа-школьник, получивший двойку по Дубровскому и Шекспиру, робко, оступаясь сердцем и словами, признаётся девочке на лавочке, в любви, касаясь взглядом её милых волос, цвета крыла ласточки..
То чувство, которое разрывает ему в этот миг грудь — выше Шекспира и Канта, и если бы свет гения и красоты был виден
перелётным ангелам на земле, то они бы видели равное и райское мерцание и на страницах Дубровского, и на картине Тинторетто и.. в тенистой аллее, два кротких мерцания в сердце мальчика и девочки, словно светлячки в раю на скамейке…

Знаете, есть тяжеловесные гениальные произведения, они словно придавливают душу своей тяжестью, и жизнь, своими непосильными истинами и слепящей красотой. Они подобны огромным деревьям.
А есть совершенно невесомые, словно недовоплотившиеся души, произведения лёгкие и крылатые (Ариэли искусства… Анна Андреевна, вы так любили Перси Шелли, и не поняли это??) , похожие на обнажившийся осенний лес, сквозящийся и шумящий синевой и небом.
Именно в октябре, в своё возлюбленное время года, Пушкин приступил к написанию Дубровского.

Такие произведения могут быть незаметны среди «величественных дубов», (если бы написал Дубровского не Пушкин, мимо него бы прошли мимо… дубы-критики), или, наоборот, по странной иронии судьбы, стали бы популярными до шаблона и глянца, но всю их редкую прелесть, мало кто разлядит, разве что, иные дети, влюблённые и безумцы.
Но не критики.
Такие Ариэлевые произведения, как «Мимоза» (Чувствительное растение) Перси Шелли, Дубровский, 'Лунна бомба' Андрея Платонова, похожи на нежную дрёму гения и.. чистой красоты.
Гений не напрягается, отдыхает от крестного пути судьбы и словно парит над судьбой и землёй, и милые образы, воспоминания, страхи и сны, прозрачно и ярко, как тени облаков, теснятся и летят куда-то, из вечности, в вечность.
Мерцают самые нелепые, райские, прихотливые и апокалиптические образы, и из этой крылатой сутолоки снов, душа ткёт свои волшебные узоры, и потому они часто выходят более таинственными и пророческими, чем «нормальные творческие сны» гения.
Они словно сливаются с бессознательным красоты мир и судьбы поэта.

Скучно говорить о прототипе Дубровского, реальном помещике Островском, оболганного, разорившегося и возглавившего благородную банду.
Уже в тюрьме, он поведал о своей жизни другу Пушкина.
Оставим его историю учителям, зевающим ученикам и бледным зевочкам страниц в их сонных пальцах.
А вот о другом прототипе, отца Машеньки, самодуре Троекурове, стоит сказать.
Это был известный в своё время помещик-самодур и изверг, Лев Измайлов, поучаствовавший даже в наполеоновской компании и заграничном походе, дослужившись до генерала (здесь вспыхивает любопытная перекличка с генералом в Онегине, за которого вышла Таня, но акцент почти темы красавицы-души у пленившего её колдуна, смещён с образа мужа, на отца).
Измайлов не патриотизма ради с таким энтузиазмом принял участие в освободительной войне: этого требовала его горячая и разудалая душа.. де Сада.

Он мог проявить невиданную щедрость души, совершенно искренне накрыв богатый стол для гостей и почти незнакомых людей и напоив их почти до райского бесчувствия, и, провожая их вечером к реке, тоже, совершенно искренне, посадив их в большую лодку, привязав к обоим концам её, по медведю, и в таком миниатюрном ковчеге, спустив вниз по реке: к богу..
Измайлова могли пригласить на крестины, и.. за некую провинность, выпороть.
Такая смелость могла его столь изумить, что он одаривал крестника целой деревней (у несчастных крестьян, наверно в ту ночь был салют и танцы).
Есть в этом тайное сладострастие порочных людей с тёмными душами, мучимых пустотой души, от которой они бегут в пестроту сильных ощущений: желание.. чтобы их наказали, т.к. сами себя наказать они уже не могут.: боль превращается в игру призрака с самим собой и улыбку наслаждения.
Будь воля Измайлова, он бы нанял Ангела, чтобы он его выпорол до смерти, или даже распял, а потом бы отблагодарил его.. своею бессмертной душой.

Наш степной де Сад мог привязать несчастного путника к крылу мельницы и с улыбкой смотреть на этот поруганный отблеск и тоску по крылатой природе человека, как бы шагающего в синеве.
И всё же, больше всего Измайлов прославился своим гаремом и мрачным садо-мазо.
Он держал несчастных девушек-пленниц в своём подвале, под тяжёлым замком.
Уже позже, исстрадавшись, «дворовые жёнки» написали царю Николаю письмо из Ада, где поведали о чудовищных изнасилованиях, железных кандалах на шее и ногах и цепях.
Расследование не сразу выявило истину.
Измайлов, как любой гениальный злодей, был гениальным актёром и представил следствию, мило улыбающихся девушек (из далёкого уезда, ничего не подозревающих) и ржавые кандалы в пустом подвале, в котором быть может сидели призраки замученных крестьянок, но их никто не видел.

Началось типично российское крючкотворство, которое не снилось и Кафке (к слову, о садомазохизме Измайлова и.. Пушкина. нужно иметь садистское чувство юмора, а читателю, предрасположенность к мазохизму, чтобы прочитать мелким шрифтом помещённое Пушкиным в роман, на двух страницах, подробное и скучнейшее до безумия бумагу с протоколом над отцом Дубровского): Измайлова судили несколько раз, и каждый раз, подкупами и чудом, он избегал наказания, и не менее чудесным образом, плети суда ложились на невинные спины дворовых Измайлова, коих заключали в тюрьму (сюжет для второго тома Мёртвых душ Гоголя).
В итоге, правда восторжествовала и подкупленные чиновники понесли наказание а Измайлова, за заслуги в наполеоновской войне, оправдали и дело замяли.
И кому нужна такая изнасилованная правда? Может на земле, только такая правда и есть?
Пушкин наделил некоторыми качествами Измайлова — отца Машеньки — помещика Троекурова.
У него тоже был подпольный гаремчик а-ля Синяя борода.
Он также любил забавляться с медведями: прятал медведя в тайной комнате, привязывая его к одному углу так, чтобы единственным безопасным местом в комнате, был противоположный угол, и то, если в него вжаться исцарапанной кожей души.
В такую комнату, с улыбкой, вталкивали ничего не подозревающего гостя и.. запирали дверь.

Чем-то похоже на рассказах Эдгара По, «Колодец и маятник», правда?
Комната-сон, комната-кошмар. Комната-жизнь, где истина, любовь и справедливость, лишь вжавшись в угол, закрыв руками изуродованное лицо, могут жить.
Кто-то у Достоевского говорит с энтузиазмом и блеском в глазах, что если бы ему суждено было прожить до конца дней на маленьком уступчике на скале, он бы и тогда благословил этот божий мир и звёзды в небе..
А если бы вот на таком «уступчике» оказалась душа? А? Фёдор Михайлович?  Вы же как никто чувствовали этот адский уступчик…
Поистине, у Пушкина есть всё.

И вот здесь дивно вспыхивает, как водяной узор на таинственном свитке, первый узор Пушкина: медведь из кошмара Тани Лариной, обретает реальные черты.
Более того, он находится в доме Машеньки, этой литературной сестры Тани.
И в этом плане изумительна сказочная тема оборотничества в романе: разбойник Дубровский, под личиной учителя-француза, поступает в дом Машеньки, для обучения её и её младшего братика Саши, родившегося после изнасилования французской гувернантки (чисто художественно, это напоминает месть духа умершей француженки, явившейся в дом своего мучителя).
Своего рода, тема барышни-крестьянки, но на иной лад.
Некий вид лунного затмения, скрывающего не солнце, но любовь и правду на земле: вынужденный маскарад в мире, утратившем образ и подобие божие, в котором всё не то, чем кажется, где звери, природа милая, испытывают человеческую и ангельскую нежность и боль, а люди — звериную жестокость.
Этот медведь и комната-кошмар, предвещают Машеньке, как и Тане в Онегине, насильное замужество за нелюбимым.
В Дубровском — все сны вывихнуты наизнанку и кошмар стал жизнью, как и надежды исстрадавшейся души о Спасителе: ад и рай сошли на землю.

Другой водяной узор Пушкина, не менее изумителен: Достоевский.
Быть может, не будь этого романа, мы бы не увидели.. Преступления и наказания.
Дело в том, что… в нём уже есть всё, что есть в романе Достоевского, начиная от трагического образа поруганного ангела — Сонечки (а что есть судьба Машеньки, вышедшей за нелюбимого, развратного и пустого человека, как не проституция на нравственном уровне?), и кончая живописным, до боли знакомым образом.. молодого человека, прокравшегося вечером в дом: в его руках блестит топор.
Он замыслил убить ростовщика от судопроизводства, отнимающего дом у Дубровского.
Как и в случае с романом Достоевского, где была убита и ничего не подозревавшая Лизавета, так и у Пушкина, были убиты двое, вопреки желанию Дубровского но не от топора: от пожара.
Достоевский потом нравственно обыграет-искупит этот грех, в эпизоде, где Родя выносит из огня двух детей.
К слову, само имя — Родя, дивно мелькнёт в романе, как солнечный зайчик из будущего (такие солнечные литературные зайчики путешественники во времени, на самом деле столь же чудесны и доблестны, как и Белка и Стрелка, полетевшие в космос).

Но с этого момента, начнётся цепная реакция: распад атома души и жизни, и с этого момента, Дубровский уже не будет принадлежать себе, хотя будет думать, что свободен и благороден, но.. потихоньку, словно оборотень, он будет превращаться в обычного убийцу с чертами нерешительного и романтического труса, погубившего Машеньку.
Но это грубо и не верно сказано, о трусе. И позже скажу почему.
Хотя.. именно так мог себя казнить в душе, Дубровский, безусловно, благородный и смелый человек, просто.. все, почему-то помня со школы о милом образе Дубровского, забывают о крике совершенно сломленной души Маши, в конце, когда она надеялась на него до последнего и, безусловно, укоряла его, почему он её не спас, и не важно, была в этом вина Д. или нет: её душа ждала Его.
Ждала более смелого и решительного поступка, ждала чуда и чуткости любви... а не романтического поступка с деревом, дуплом и кольцом, в духе романов Вальтер Скотта.

Дубровский, нравственно оказался в той кошмарной ловушке сна, когда имея благие намерения и чистую душу, мы что-то хотим сделать, помочь любимой.. делаем шаг, и.. понимаем с ужасом, что он ужасно медлителен, как в воде.
Вот эта плотность сна в нравственных движениях Дубровского — потрясает.
Он не мерзавец, о нет! Но само вещество сна, подлость мира, в котором царствуют подлецы, как бы притягивают Дубровского, заражают его, оп-ле-та-ют.
В романе есть один пронзительный и тонкий момент, о котором не расскажут в школе: Дубровский благородно помогает несчастной женщине, вдове, не грабя её приказчика: она последние деньги отправила в письме, к сыну, проходящему военную службу: он вот-вот станет офицером.
В конце романа, цепь событий (воронка событий?), как волны, выносят душу Дубровского.. на берега ада.
Он становится простым убийцей и преступником, не ведая того, и, при нападении солдат на его шайку в лесу, лично, прижав пистолет к груди офицера, убивает его.
У Пушкина не говорится, кто был это офицер, но, внимательный читатель, и, чего уж скрывать — читатель в слезах, понимает, что это тот самый сын одинокой вдовы, которая теперь окажется в кромешном одиночестве совершенного ада.

Следующий водяной и волшебный узор в романе — Набоков.
Известно, что Пушкин ни как не называл свой роман.
В черновиках нет названия и он вполне бы мог называться — Машенька, как и роман Набокова, к слову, совершенно недооценённый и имеющий скрытый этаж прочтения, если знать ключик к нему, переворачивающий весь смысл романа на 180 % — роман просто читается как совершенно иной роман.
В романе Набокова, Машенька встречается в России со своим милым возлюбленным.
Свершается революция (тоже, своего рода, разбойники, пусть и благородные).
Юные влюблённые разлучаются и Машенька выходит замуж за чуждого ей человека, как и пушкинская Маша, как и Таня в Онегине.
И не случайно Набоков пускает солнечного зайчика: эпиграф к роману из Пушкина.

В романе Набокова, юные влюблённые, незадолго до трагической разлуки, назначают свидание в тенистом саду, в беседке.
В разгар поцелуев, гг. замечает, что за ними подглядывает… сын сторожа, рыжий, косматый развратник.
Он набрасывается на него и происходит драка.
Образ рыжего человека в саду — всё равно что образ беса, в Эдеме: символ утраты любимой, словно рая.
Удивительно, но в романе Пушкина, дивно высвечен такой же эпизод, с той лишь разницей, что недалеко от беседки, в тенистом саду, рос дуб с дуплом: место тайных свиданий Дубровского и Маши.
Пленённая Маша, в закрытой комнате — благо, что без медведя, но символ грядущего брака ясен до боли, — сходит с ума от отчаяния: она похожа на приговорённого к казни, которого утром расстреляют: выдадут замуж.

Читатель, тот самый, внимательный и в слезах: то бишь, я, в данном случае, понимает, что все ниточки Дубровского и Маши — оборваны, и только Апокалипсис или чудо, помогут Маше освободиться.
И что же мы видим? Чудо!!
Умница-Пушкин, в лучших традициях Набокова… сам, появляется в романе, в образе маленького Саши, младшего братика Маши, и сам, словно рыцарь, предлагает ей помощь в окошко.
Маша даёт ему колечко и просит отнести в то самое дупло: знак, что Дубровский её должен спасти.
И что же мы видим? За Сашей подглядывает.. вихрастый рыжий мальчишка, крадёт кольцо и они борются, катаясь в траве.

Саша.. ну, то есть, Пушкин, так увлекается, что надаёт тумаков своему персонажу, и.. забывшись на миг, став просто персонажем, мальчишкой — предаёт Машу, как и Дубровский.
В сказочной парадигме символа, это кувыркание мальчиков, это борьба за принцессу, добрых и злых сил.
К слову, заплаканный читатель, ну, и внимательный, да, подмечает с грустной улыбкой, что говор рыжего мальчика, уж больно похож на говор кузнеца, того самого, с топором, с кого началась цепная реакция и катастрофа: образ кузнеца издревле связан с инфернальным миром и дьяволом.

Известно, что образ Машеньки у Набокова — это образ России.
У Пушкина, по сути, о том же: её насильно выдают замуж за богатенького и хромого (как чёрт и кузнец) развратника и англофила, чуждого России человека.
И вот тут Пушкин напоминает тех чудесных художников, которые раз за разом, словно думая о чём-то сакральном, рисуют цветы, одни и те же, в разных ракурсах и тенях.
Пушкин, после Онегина, с гамлетовскими словами Тани: Но я другому отдана (к слову о гамлетовской ноте в Дубровском с убийством отца и Офелией-Машенькой, и Дубровском, похожем на призрака), прорисовывает своим задумчивым пером, эту же мысль, но.. в совершенно другом освещении.

Машенька любит Дубровского всей душой, но она помолвлена, пусть и насильно, с мерзавцем.
О нет! Она отдана не ему, она — дала слово богу, на венчании.
В этом и трагедия: Маша живёт духовной и небесной жизнью, и для неё слово, данное богу, не менее важно, чем слово рыцаря (вспоминаются древнегреческие трагедии, где герой клянётся отдать жизнь за некоего человека, в детстве, и потом цепь событий закручивается так, что ему приходится ради этого человека, выросшего и ставшего плохим, жертвовать собой).
Экзистенциальный разрыв меж жизнью души, и просто, жизнью, в которой эта душа не важна и не нужна, где она насилуется, как и правда.

И как главный образ в романе, образ пленённой Маши в своём доме (двойной плен, отцом и мужем, прошлым и будущим), сходящей с ума, сидя, раскачиваясь, у ночного окна: ах, если бы мы смогли подслушать её душу, то услышали бы..  душу, мечтающую о крыльях.
Мы услышали бы мечты Наташи Ростовой у окна, только с надрывом: это образ России в веках: образ красоты на земле и любви, не нужной и поруганной.
В черновиках Пушкина, сохранились смутные строчки о том, что Машенька овдовеет и станет свободной, что возлюбленный её, Дубровский, сбежав к другим берегам — образ смерти, — вернётся в Россию, преображённым, точнее, в новом оборотничестве (помните личину француза-учителя?) англичанина (англофильство мужа Маши), но его схватят.
А что будет дальше?
Что будет с Машей, Дубровским, Россией?
Этого нет в черновиках Пушкина.
Но это есть.. в сердце Машеньки.
Это есть в наших сердцах.

Это зловещее произведение А.С. Пушкина могло бы сойти за последнюю повесть Белкина, после которой тот покончил с собой. И действительно, припоминая Гофмана , который писал при жене, иначе было очень страшно, охотно верится в самоубийство воображаемого Белкина. История получилась с весьма зловещим концом.
Речь тут идет о картежнике, гуляке и не очень благородном господине по фамилии Герман. Коего, можно предположить, за границей произведения ждет сумасшествие или смерть от инфаркта, инсульта или от панического страха. Кому интересно почитать самому, не читайте спойлер.

«Египетские ночи» интересны для меня по двум причинам: 1) Они явились предметом вполне серьезной ссоры между Достоевским и Катковым; 2) Эта повесть несет в себе колоссальный энергетический и эротический заряд, который сам по себе является феноменом.

Можно сказать, что это произведение обрывается едва начавшись, и основная масса текста повести (которая является лишь прелюдией к основному действу) не представляет для читателя особого интереса (хотя, и в ней есть любопытные детали). Тем не менее, даже в таком виде «Египетские ночи» являются сильной вещью, производящей впечатление. Но обо всем по порядку.

Конфликт между Достоевским и Катковым произошел по следующей причине.

Из книги «Достоевский в созвучиях и притяжениях» (автор Л. Сараскина).

Федор Михайлович вступился за эту чтицу и за саму повесть.

Клеопатра привлекала Пушкина, как пленительный образ, имеющий характерные черты. К осени 1824 г. относятся стихи о Клеопатре. В их основу лег заинтересовавший Пушкина рассказ римского писателя IV в. Аврелия Виктора о том, что Клеопатра продавала свою любовь и многие купили ее ночи ценою своей жизни. Пушкин возвратился к теме о Клеопатре в 1828 г., когда и был написан стихотворный текст «Чертог сиял...» (впоследствии включенный редакторами сочинений Пушкина в "Египетские ночи"). Сама повесть, оставшаяся незаконченной, написана, вероятно, осенью 1835 г. в Михайловском. Впервые напечатана в «Современнике», 1837, т. VIII, уже после смерти Пушкина.

В образе Чарского читатель может увидеть многие черты самого Александра Сергеевича, который испытывал большой интерес к искусству импровизации. А темы, заданные итальянскому импровизатору ( кроме темы о Клеопатре), связаны с различными популярными тогда произведениями литературы и живописи (трагедия Шелли «Ченчи», 1819; книга итальянского писателя Сильвио Пеллико «Мои тюрьмы», 1833; картина Брюллова «Последний день Помпеи», выставленная в Петербурге в августе 1834 г.)

Клеопатра «Египетских ночей» бросает вызов сладострастия мужчинам, чье желание обладать ею превосходит даже страх смерти. Уже сам этот вызов достаточно силен, чтобы лечь в основу серьезного произведения. Но воплощение вызывает гораздо больший интерес. Каково эмоциональное и психологическое состояние развратной царицы, раз ей на ум приходят такие идеи? Это душа до крайней степени развращенная; женщина, чье воображение уже не возбуждает перспектива привычных любовных утех. Она- жрица Матери наслаждений, которой «служит неслыханно», т.е. в образе Клеопатры Пушкин показывает саму Музу чувственных наслаждений, женщину, достигшую вершины в своем «искусстве». Безусловно, пленительный для мужчин образ. И, тем не менее, автор прописывает Клеопатру не только в пафосно-восторженном тоне. Любопытно, что она сама вполне признает за собою поведение блудницы:

Царица, изведавшая все тайны наслаждений, настолько истощена психологически, что осознание своей привлекательности для жаждущих ее тела мужчин, наполняет сердце Клеопатры злостью и яростью. Она желает смерти этим мужчинам, но смерти еще более страшной в том плане, что прежде чем принять ее, они получат возможность вкусить обольстительные плоды тайных наслаждений.

Импровизация итальянца действительно крайне эротична, но это не «клубничка», это- тонкий психологический эротизм. Я хорошо могу представить себе продолжение повести и в смысле его содержания, и в смысле психологического воздействия, так что неоконченность «Египетских ночей» даже кажется до странности логичной.

Восхитительная "Клеопатра" Гюстава Моро.

Неожиданно рассказ оказался немного мистическим.
История о человеке, мечтавшем разбогатеть. И услышал однажды он удивительную историю, как одна дама угадала три карты и выиграла большую сумму. И захотелось ему узнать секрет той дамы. Вот только готова ли судьба сыграть на его стороне?
Пушкин все же удивительный автор. Каждый раз после чтения его рассказов я прихожу к такому заключению. Он невероятно точно передает сюжет без лишних описаний и отклонений на отвлеченные темы. При этом все переживания героев описаны столь красочно, что просто не верится в то, что это был всего лишь рассказ, а не полноразмерная история.
Ну и, как я уже сказала, мистическая нотка идеально совпала с осенним настроением.
Оценка 9 из 10

Пробили часы…
Над Невой
Мосты развели, словно руки…
Теперь хочешь – плачь,
Хочешь – пой…
Рассыплются бисером звуки.
Так малая стрелка с большой
В любовном экстазе сольются…
Мгновенье безумья, постой!
Лишь – ах!
И они разойдутся…
Не быть?
Или все-таки быть?
Петля? Пистолет?
Слишком просто…
Ведь как мне оставить навек
Подсвечник – Васильевский остров!?
Башни, арки, дворцы и мосты…
Триста лет день и ночь карнавал.
Ангел Божий венцом красоты
Этот город короновал.
В Таврическом старый овраг
Засыпан листвою до верха.
То осень, таинственный маг,
Проводит деревьев проверку.
Расписанный множеством легких кистей,
Украшенный пеной лепнины
Весь Питер, как-будто парит над землей,
Коней управляя квадригой.
Над площадью –
С римским собратом своим
По духу Близнец и по знаку –
Ведет золотую ладью
Сквозь небо Святой Исаакий.
Звучит во дворце клавесин,
Воздушно взлетают аккорды…
Поймав золотой апельсин,
Лев лапой зажал его гордо.
Начистит заря якоря,
И, китель надев офицерский,
Направит свой кортик в моря
Отточенным лезвием
Невский.
Ах, город,
Таинственный эльф…
Танцует по кромке цветка…
Поэзии юной свирель
Здесь в каждом движеньи слышна.
В колоннах скрижалях храня
Далеких копыт перестуки
Казанский перевернул
Кофейную чашечку купол.
Здесь «тройки», «тузы» и «семерки»
Имеют особый закон:
За все отвечают «шестерки»
И ставятся судьбы на кон.
Здесь время – жонглер в темноте
И тайный затейник игры,
Где смерть – самый старший крупье,
Но жизни все фишки даны.
Михайловский замок себе
Судья, адвокат и свидетель.
Вновь падает разум во тьму
И вяжутся шарфы для петель.
Мешается с сажей и кровью
Взорвавшийся мартовский снег…
Цветы куполов к изголовью
Ложатся Спасителю вслед…
Но кто-то их грубо два раза
Крест-накрест перечеркнет…
И Русь в одеянии скорбном
На Лобное место взойдет.

В черной-пречерной комнате, темной-темной ночью сидит страшная усатая старуха и только она знает главную тайну! По сути "Пиковая дама" - это триллер с элементами хорора. Просто во времена Нашего Всего о таких словах и слыхом не слыхивали. А вот о всевозможных карточных комбинациях даже очень слышали. В том числе и Александр Сергеевич, который был завзятым карточным игроком. Вот и вывел он некоторые из них в свою небольшую повесть.

А тут и бабуля Голицына, о которой в Петербурге всякое говорили, под руку попалась. Что поделаешь? Не везет питерским старушонкам: то Герман их среди ночи насмерть перепугает, то Раскольников по головушке топором приласкает. Если честно, то литература - жанр перекличек, где одно проистекает из другого. Вот и в повести Пушкина очевидна связь с Гофманом (не то имя, не то фамилия Германн, явный намек на немецкие корни), так и с Карамзиным. И опять хуже всех бедной. бедной Лизе. Остается она ни с чем: ни возлюбленного, ни бабушки. А что ж в итоге и что было потом? А потом родилась русская мистическая повесть и русская фантастика, потом были Лермонтов и Гоголь, весьма удачно тему развившие. И какой же Достоевский у нас не любит Пушкина?! Связь между этой повестью Пушкина и ранним Достоевским видна невооруженным глазом.. Вот и произрастают, словно выплывая из густого питерского тумана, Игроки и Мечтатели, Лизаньки и Настеньки, привязанные к бабушкам. Так что и здесь все начинается аб ово, т.е. с него, с Александра Сергеевича.

Если бы повесть была написана сейчас, то, наверняка, классифицировалась бы как триллер. Эмоции, характерные для этого жанра, она даёт в полной мере.
Мистический ореол "Пиковой Дамы" знаком, наверное, каждому: в раннем детстве её именем пугают, в школьные годы её пытаются "вызывать", рассуждая о том, что это очень опасно.
Таинственность, смешанная с детским страхом, почему-то  не давали прочитать книгу. Просто волевым усилием заставила себя прослушать аудиоверсию. Теперь с чистой совестью могу рекомендовать всем и каждому: читайте! слушайте! отличная книга!
Повесть, несмотря на солидный возраст,  не устарела и не потеряла яркость. Да, изменились нравы и обычаи, но способы достижения целей, пороки и желания вполне современны. Пока есть азартные игры, книга будет актуальна.  Кроме того, она компактна. Представляю, в какой толстенный роман вылился бы сюжет в наши дни. За счёт небольшого объёма повесть динамична и насыщенна. Карточным играм всегда свойственен риск, и здесь он показан в полной мере. Неосознанное волнение и тревога
накрывают с головой.  Про "легко читается" не упоминаю, всё-таки Александр Сергеевич!

Таким образом, если хочется пощекотать себе нервы, чтобы сопереживание заставляло затаить дыхание, то обратите внимание на этот небольшой старинный триллер.

Приятного чтения!

Вот знаю я, что скорее всего эпизод встречи с телом Грибоедова Пушкин придумал. Но такой образ замечательный! так сильно у него это вышло... Хочется поверить.
А вообще, путевые заметки Пушкину удались. Замечательно он описывает увиденное, особенно, конечно, людей, но и красоты природы, здания - у меня возник полный эффект присутствия. И все-таки впечатления поэта не слишком пасторальны. Целью поездки Александра Сергеевича было участие в военном походе, а потому помимо красоты окружающей природы и экзотичности встречавшихся местных жителей, а также их обычаев и общих сведений о взаимоотношениях с Россией, он описывает и вооруженные конфликты, и больных, и убитых, и раненых.
Не смущаясь, рассказывает Пушкин, как попадал он в глупое положение, и о сомнениях своих, и о страхах. То есть нет в этом рисовки, почти никакой. Особенно забавно это смотрится, когда поэт рассказывает о том, как паша одухотворенно называет его "братом дервиша", и через пару строчек - встречается с тем самым благославенным дервишем... :)
А еще было забавно осознавать вместо Пушкина, что за границу (в Турцию!) он все-таки выезжал, пусть и с военным походом. И хотя никакого Арзрума в природе не существует, для множества читателей древний армянский, а затем турецкий город Эрзурум стал навсегда Арзрумом. И ничего,что такого названия нет на географической карте. На карте литературной эта точка присутствует.
А еще Пушкин, он и в военном походе Пушкин. Ну как же не попасть в гарем? Ну как удержаться от того, чтобы придумать себе романтическое приключение? Какой-то взгляд из-за деревянных решеток, нежный голосок... Воображенье вмиг нам дорисует остальное! :)
Вот и хорошо. А то мы бы так и застряли на мнении об "азиатской бедности".
Впрочем, прочитав эти заметки, я вместе с Пушкиным посетовала на императора, который не выпускал своего поэта за границу. Это скольких же замечательных наблюдений мы лишились только потому, что Александра Сергеевича не отпускали за рубеж! Но настоящий национальный поэт - он во всем настоящий. Сидим дома, любим Родину, осматриваем окрестности. Во времена Пушкина Россия, кстати, была гораздо больше, чем сейчас. Так что поездил "наше всё", поездил... Вот только слишком кратко вы обо всём нам поведали, Александр Сергеевич. Очень хочется подробностей. :)

Впечатленный увлекательнейшей историей участия молодого Гавриила Державина в подавлении пугачевского бунта из книги Захара Прилепина «Взвод. Офицеры и ополченцы русской литературы» я почувствовал острое желание перечитать пушкинскую «Капитанскую дочку».
Знать пора пришла перечитывать не спеша и наслаждаться…
Прилепин в своей книге не мало места уделил А.С. Пушкину, хотя тот никогда не был на военной службе, но все же стремился к ней, ездил на Кавказ, участвовал в боях.
Вряд ли стоит говорить очевидное, что «Капитанская дочка» это эталон исторической приключенческой повести. До сих пор в этом жанре созданы буквально единичные примеры, что могут сравниться с пушкинским произведением. Свойства этой пушкинской повести и не нуждаются в моей качественной оценке, а вот о «Пропущенной главе» не могу не сказать.
Захар Прилепин написал в том духе, что Пушкину достало вкуса не участвовать ни в каких масонских ложах и декабристских сообществах. Утверждение сомнительное.
На мой взгляд в чем точно проявился абсолютный пушкинский вкус: в том, что наш классик не включил «Пропущенную главу» в повесть. Глава прекрасна, она увлекательна, держит читателя в напряжении до самого конца. Однако Пушкин понял ее избыточность в «Капитанской дочке», она стала бы приключенческим «перебором» в повести.
Очень хотелось бы, чтобы нашим современным авторам хватало этого вкуса, а то ведь нынешние приключенческие книги почти сплошь перебор…

И все-таки (О, Боже!) я покусился на Пушкина!

Есть в повести и один существенный недостаток.
В первой главе Петр Гринев рассказывает о своем "образовании":

(это примерно, как сегодняшний тинейджер расскажет о футбольных свойствах Месси).
Мсье Бопре, выписанный француз для обучения дворянского отпрыска, своим делом не занимался, пил горькую, пристрастившись к русской настойке. За что был изгнан с позором. И Гринев сообщает:

И вот при достижении шестнадцати лет строгим отцом он направляется в сопровождении дядьки Савельича на военную службу.
И тут вскоре выясняется, что наш «недоросль» умеет и фехтовать, и скакать, верхом и стрелять.
Поскольку в Гриневе не замечается особой скромности, потому приходится признать, что А.С.Пушкин ошибся.
Дворянские дети того времени, готовящиеся к военной службе, как правило, должны были с молодых лет минимум уметь мастерски ездить верхом на лошади, танцевать, фехтовать несколькими видами холодного оружия, охотиться (уметь метко стрелять, бесшумно и незаметно передвигаться).
Так что Гринев недорослем не был, Бопре, похоже, свое дело знал и тяги к русской настойке не испытывал.