Вечер у Клэр. Ночные дороги

- У меня был товарищ, который тоже спрашивал меня о смысле жизни, -
сказал Виталий, - перед тем как застрелиться. Это был мой очень близкий
товарищ, очень хороший товарищ, - сказал, часто повторяя слово "товарищ" и
как бы находя какое-то призрачное утешение в том, что это слово теперь,
много лет спустя, звучало так же, как раньше, и раздавалось в неподвижном
воздухе пустынного парка. - Он был тогда студентом, а я был юнкером. Он все
спрашивал: зачем нужна такая ужасная бессмысленность существования, это
сознание того, что если я умру стариком и, умирая, буду отвратителен всем,
то это хорошо, - к чему это? Зачем до этого доживать? Ведь от смерти мы не
уйдем, Виталий, ты понимаешь? Спасения нет. - Нет! - закричал Виталий. -
Зачем, - продолжал он, - становиться инженером, или адвокатом, или
писателем, или офицером, зачем такие унижения, такой стыд, такая подлость и
трусость? - Я говорил ему тогда, что есть возможность существования вне
таких вопросов: живи, ешь бифштексы, целуй любовниц, грусти об изменах
женщин и будь счастлив. И пусть Бог хранит тебя от мысли о том, зачем ты все
это делаешь. Но он не поверил мне, он застрелился. Теперь ты спрашиваешь
меня о смысле жизни. Я ничего не могу тебе ответить. Я не знаю.

"Вечер у Клэр"

- Послушай меня, - говорил между тем Виталий. - Тебе в ближайшем
будущем придется увидеть много гадостей. Посмотришь, как убивают людей, как
вешают, как расстреливают. Все это не ново, не важно и даже не очень
интересно. Но вот что я тебе советую: никогда не становись убежденным
человеком, не делай выводов, не рассуждай и старайся быть как можно более
простым. И помни, что самое большое счастье на земле - это думать, что ты
хоть что-нибудь понял из окружающей тебя жизни. Ты не поймешь, тебе будет
только казаться, что ты понимаешь; а когда вспомнишь об этом через несколько
времени, то увидишь, что понимал неправильно. А еще через год или два
убедишься, что и второй раз ошибался. И так без конца. И все-таки это самое
главное и самое интересное в жизни.

"Вечер у Клэр"

Один из гарсонов этого кафе был тоже замечателен: это был счастливый человек. Я узнал это однажды, во время короткого философского разговора, который начал какой-то пожилой мужчина неопределённого вида – кажется, бывший шофёр. Он заговорил о лотерее и сказал, что она похожа на Солнце: как Солнце вращается вокруг Земли, так крутится колесо лотереи.
– Солнце не вращается вокруг Земли, – сказал я ему, – это неточно; и лотерея не похожа на Солнце.
– Солнце не вращается вокруг Земли? – спросил он иронически. – А кто тебе это сказал?
Он говорил совершенно серьёзно; тогда я его спросил, грамотен ли он вообще, и он обиделся на меня и всё пытался узнать, откуда у меня могут быть более достоверные сведения о небесной механике.
Авторитета учёных он не признавал и уверял, что они знают не больше нас. Тут в разговор вмешался гарсон, который сказал, что всё это не важно, а важно, чтобы человек был счастлив.
– Я никогда таких людей не видел, – сказал я.
И тогда он с некоторой торжественностью в голосе ответил, что мне, наконец, предоставляется эта возможность, потому что в данную минуту я вижу счастливого человека.
– Как? – сказал я с изумлением. – Вы считаете себя совершенно счастливым человеком?
Он объяснил мне, что это именно так: оказывается, у него всегда была мечта – работать и зарабатывать на жизнь, и она осуществлена: он совершенно счастлив. Я внимательно на него посмотрел: он стоял в своём синем переднике, с засученными рукавами, за влажной цинковой стойкой; сбоку слышался голос Мартини, – смешно, смешно, смешно, – справа кто-то хрипло говорил: «Я тебе говорю, что это мой брат, понимаешь?» Рядом с моим собеседником, который был убежден во вращении Солнца вокруг Земли, толстая женщина – белки её глаз были покрыты густой сетью красных жилок – объясняла своему покровителю, что она не может работать в этом районе: «Не нахожу и не нахожу». И в центре всего этого стоял гарсон Мишель; и жёлтое его лицо было действительно счастливо. «Ну, милый мой, поздравляю», – сказал я ему.
И уже уехав оттуда, я всё вспоминал его слова: «У меня всегда была одна мечта, всегда: зарабатывать на жизнь».

За кассой, каждую ночь, с восьми часов вечера до шести часов утра, сидела сама хозяйка этого кафе, которое стоило несколько миллионов. В течение тридцати лет она спала днём и работала ночью; днем её заменял муж, почтенный старик в хорошем костюме. У них не было детей, не было даже, кажется, близких родственников, и всю свою жизнь они посвятили этому кафе, как другие посвящают её благотворительности, или служению Богу, или государственной карьере; никуда не ездили, никогда не отдыхали. Впрочем, однажды хозяйка не работала около двух месяцев – у нее была язва желудка, она пролежала это время в кровати. У неё давно было очень крупное состояние, но оставить работу она не могла. По внешнему виду она походила на любезную ведьму. Я разговаривал с ней несколько раз, и она рассердилась на меня однажды, когда я ей сказал, что её жизнь, в сущности, так же загублена, как жизнь m-r Мартини. «Как же вы можете меня сравнивать с этим алкоголиком?» – и я вспомнил, с некоторым опозданием, что людей, способных понимать сколько-нибудь беспристрастное суждение, особенно касающееся их лично, существует ничтожнейшее меньшинство, может быть, один на сто. Самой мадам Дюваль её жизнь казалась законченной и полной определенного смысла, и в какой-то степени это было верно, она была действительно законченной и даже совершенной по своей полной бесполезности. Теперь предпринимать что бы то ни было уже слишком поздно. Но она никогда не согласилась бы с этим. «Вот, мадам, когда вы умрёте…» – хотел я сказать, но удержался, решив, что из-за отвлечённого, в сущности, вопроса не стоит портить с ней отношений. И я сказал, что, может быть, я ошибаюсь и что мне так кажется потому, что сам я чувствовал бы себя неспособным к такому тридцатилетнему подвигу. Она смягчилась и ответила, что, конечно, далеко не всякий может это сделать, но что зато она теперь уверена в одном: конец своей жизни она проживёт спокойно, – так, как будто теперешний её возраст, её последние шестьдесят три года, были не концом, а началом её жизни. Я мог ей многое возразить и на это, но промолчал.