Литературный призрак

Хорошо, что я наконец распрощался с западным менталитетом. Как это ни прекрасно, узнавать много нового из таких, как у Каспара, без устали трудящихся мозгов, все же это вызывает у меня порой головокружение. Только что он думал о курсе обмена валют, и вот уже переключился на фильм о похитителях картин из Санкт-Петербурга, через секунду вспоминает, как мальчиком рыбачил с дядей меж двух островов, а в следующий миг у него в голове уже веб-страница приятеля или вертится популярная песенка. И так без конца.

Мысль Ганги никогда не перескакивает с одного удаленного предмета на другой. Ганга всегда думает об одном: как раздобыть еды и денег. Ее волнуют только самые близкие люди: дочь и больные родственники. Один день ее жизни как две капли воды похож на другой

В этот момент во всем здании отключается электричество.

В окно проникает слабый свет от мутных звезд и от больших красных букв — за пустырем сияет кириллицей гигантский лозунг. Мы видим его каждый вечер, но так и не выяснили, что он значит.

Шерри рассмеялась и закурила. Огонек сигареты отражается у нее в глазах.

— Признайся, ты дал начальнику электростанции десять долларов, чтобы он устроил конец света. Теперь я останусь в темноте наедине с мужчиной, от которого по-мужски пахнет бараном.

Каспар улыбается в ответ. Я понимаю — это любовь. Любовь я воспринимаю, как воспринимаю погоду.

— Я что, грежу? — спрашивает Шерри, — А где же город? Пекин — город, Шанхай — город. А здесь только тень города.
— Похоже на Восточную Германию времен «железного занавеса», — откликается Каспар.

Шеренги одинаковых серых домов. Стены в трещинах, окна закрыты ставнями. Трубопровод проложен поверху на бетонных опорах. Раздолбанные дороги, по которым тарахтят немногочисленные такие же раздолбанные автомобили. На площади козы щиплют траву. Безмолвные фабрики. Скульптуры лошадей и маленьких, будто игрушечных танков. Женщина с корзиной яиц осторожно обходит выбоины на мостовой, осколки бутылок и пошатывающихся пьяных. Фонари покосились. Устаревшая электростанция изрыгает клубы черного дыма. Вдали виднеется гигантское замершее колесо обозрения. Мы с Каспаром сомневаемся, что оно когда-либо снова придет в движение. Мимо прошли три европейца в черных костюмах. Каспар подумал, что они заблудились.

Улан-Батор гораздо больше, чем деревня у подножия Святой горы. Но все люди, которых мы встречаем, начисто лишены устремленности к какой-либо цели. Такое впечатление, что они, ничего не делая, ждут неизвестно чего: может, что-то откроется, или день закончится, или свет зажжется, или позовут есть.

— Точно не знаю. Я собирался в Лаос, но вдруг ни с того ни с сего накатило желание поехать сюда. Я сопротивлялся, но куда там! В Монголию! — твердил внутренний голос. Никогда раньше я не думал об этой стране. Может, перебрал чего-нибудь?

Полуголый китайский карапуз бежит по коридору и гудит, изображая то ли лошадь, то ли вертолет.
— Как давно вы путешествуете? — спрашивает Каспар. Он не хочет, чтобы разговор оборвался.
— Десять месяцев. А вы?
— В мае будет три года.
— Три года! Тяжелый случай! — Шерри широко зевает. — Простите, я дошла то точки. Находиться взаперти, ничего не делая, — тяжелый труд.

Я продвигаюсь по чужой памяти, как по лабиринту. Некоторые туннели хорошо освещены и находятся в идеальном состоянии. Другие похожи на обрушенные катакомбы. Одни надежно охраняются, другие заложены кирпичом. Из одного туннеля перехожу в другой, опускаясь все глубже и глубже.

Но докопаться до воспоминаний еще не означает докопаться до правды. Очень часто ум редактирует воспоминания с учетом пересмотренной и обновленной картины мира. В туннелях памяти шамана я ветретился то ли с духами мертвых, то ли с галлюцинациями — может, самого шамана, может, его клиентов, а может, и с теми и с другими, — то ли с noncorpa. Короче, либо следов не оказалось вообще, либо их оказалось слишком много. Возможно, нужные мне свидетельства имеют форму, в которой я не могу их распознать. Я углубил свои поиски.