Госпођа Даловеј

Слава Богу, кто бы там ни был, оставался внутри; и по счастливому совпадению даже отбрасывал на ступени хитрую треугольную тень. Это чуть-чуть меняло композицию. Интересно. Еще пригодится. И вернулось прежнее настроение. Смотреть в оба, ни на секунду не расслабляться, чтоб тебя не надули. Держать всю сцену - вот так - в тисках, чтоб ничто не могло вклиниться и напортить. Главное, она думала, довериться будничной вещи; просто чувствовать - вот кресло, вот стол, и - одновременно: ведь это чудо и счастье. А решенье придет.

Ему бы хотелось заставить Эндрю приналечь на занятия. Если нет - прости-прощай поощрительная стипендия. "А-а, эти стипендии!" - сказала она. Мистер Рэмзи считал, что глупо так говорить о серьезных вещах, о стипендии. Он бы очень гордился Эндрю, если бы тот добился стипендии, - сказал он. А она в точности так же будет гордиться, если он ее не добьется, - отвечала она. Тут они вечно не соглашались, но это не имело значения. Ей нравилось его отношение ко всяким стипендиям, ему нравилось, что она так гордится Эндрю, что бы Эндрю ни вытворял.

И вдруг все было прервано, Уильям Бэнкс вспомнил (подлинный случай), прервано курицей, простершей крылья над выводком цыплят, возле которой Рэмзи остановился, показал на нее тростью, сказал: "Чудно, чудно", и какое-то странное озарение было тогда в сердце, думал Уильям Бэнкс, и осветило его простоту
и сочувствие к малым сим; но дружбе их, кажется, тогда и настал конец, на самой той деревенской улице. Потом Рэмзи женился. Потом, что ни говори, из дружбы ушло главное. Чья тут вина, он не знал, но только открытия сменились повторами. Ради того чтобы повторяться, они видались теперь. Но в молчаливом своем разговоре с дюнами он доказывал, что привязанность его к Рэмзи ничуть не уменьшилась; и, как тело юноши пролежало столетье в торфянике, не утратив алости губ, так и дружба его во всей остроте и силе погребена там, за бухтой, в песчаных дюнах.

И они побрели по саду привычным маршрутом, мимо теннисного корта, куртины, к тому проему в густой изгороди <...> в который синие воды бухты глянули синей, чем всегда.
Их что-то тянуло сюда каждый вечер. Будто вода пускала вплавь мысли, застоявшиеся на суше, вплавь под парусами, и давала просто физическое облегчение. Сперва всю бухту разом схлестывала синь, и сердце ширилось, тело плавилось, чтобы уже через миг оторопеть и застыть от колющей черноты взъерошенных волн. А за черной большой скалою чуть не каждый вечер, через неравные промежутки, так что ждешь его - не дождешься, и всегда наконец ему радуешься, белый взлетал фонтан, и пока его ждешь, видишь, как волна за волной тихо затягивают бледную излучину побережья перламутровой паволокой.

Насытясь ее словами, затихнув, как кормленое дитя, он сказал наконец,
взглянув на нее, растроганный, обновленный, взбодренный, что он немного
пройдется; надо посмотреть, как дети играют в крикет. Он ушел.
Тотчас миссис Рэмзи словно сложилась, как складывается на ночь цветок,
вся словно опала, и у нее едва хватало сил, предаваясь блаженной
усталости, водить пальцем по строкам сказки Гриммов, и, как нежно бьется
до предела растянутая и теперь стихающая пружина, в ней пульсом бился
восторг удавшегося творенья.
Каждый удар этого пульса сближал ее с мужем, шагающим прочь, обоих
связывал утешеньем, какое дарят друг другу, сливаясь, два разные - один
высокий, один низкий - струнные голоса.