Pani Dalloway

<...> и неимоверных усилий стоило удержаться, не броситься к ногам миссис Рэмзи (слава Богу, не бросилась пока) и сказать - но что же ей скажешь? "Я вас люблю"? Но это неправда. "Я люблю это все", жестом очерчивая изгородь, дом, детей? Глупость, чушь несусветная. То что чувствуешь - невозможно словами сказать.

Она сентиментальна - действительно. Потому что она поняла: единственное, о чем надо говорить, - наши чувства. Все эти умничания - вздор.

"Но по большей части она, как ни странно, вынуждена признать, находит эту штуку, именуемую жизнью, - страшной, коварной, то и дело готовой накинуться из-за угла. Есть вечные проблемы: страдания; смерть; бедняки. Вечно, даже здесь, умирает отрака какая-то женщина. А она вот сказала всем своим детям - идите по ней."

- У всех у нас бывают минуты отчаяния, - сказал сэр Уильям.

... И каждый, если только он честен, вам то же скажет; после пятидесяти люди уже не нужны; после пятидесяти надоедает твердить женщинам, какие они хорошенькие; это вам каждый скажет, кому за пятьдесят, думал Питер Уолш, если только он честен.

Миссис Дэллоуэй сказала, что сама купит цветы.

Септимус в числе первых записался добровольцем. Он отправился во Францию защищать Англию, сводимую почти безраздельно к Шекспиру и бредущей в зеленом платье по бульвару мисс Изабел Поул.

Правда, супруга Хью иногда вдруг портила ему музыку. Она была из тех невзрачных мышек, которые ценят в мужчинах рост. Почти пустое место. Но нет-нет, вдруг вставит словцо, и весьма, между прочим, хлесткое. Пережитки аристократизма, по-видимому.

Оба смотрели на море. И зачем, думал мистер Рэмзи, зачем смотреть на море, когда я рядом стою?

Иногда ей просто хотелось остановить кого-то на улице, кого-то хорошего, доброго с виду, и сказать: " Мне плохо".