Килл Крик

– Однако, – продолжил Сэм, – как и Мор, я не хочу отворачиваться от того ущерба, что способно нанести зло. Зло растлевает. Зло поражает, подобно инфекции. А инфекция – штука неприглядная. Начинается она медленно, но если ее не лечить, в итоге будет много боли, гноя и всякой неприятной дряни, от которой уже не спрячешься. Вот что такое хоррор для меня – когда что-то скверное прячут…
– Под ковер? – Уэйнрайт не смог удержаться от отсылки к первому роману Сэма.
Сэм сдержанно улыбнулся:
– Верно. Если замести что-то скверное под ковер, оно не исчезнет. Оно начнет там гнить. Принцип «с глаз долой – из сердца вон» в хорроре не работает. Тьма вернется и овладеет твоей жизнью. В этом корень всех страхов – в потере контроля. В неспособности остановить зло.

– Я считаю, что, перед тем как втягивать читателя во что-то необычное, нужно вначале прочно утвердиться в обыденном. Поэтому я начинаю с описания повседневности, а затем медленно, но верно наполняю ее сверхъестественным. Не знаю… Может быть, именно за это люди любят мои книги. В персонажах и обстановке они узнают себя и свою жизнь. Я с пониманием и уважением отношусь к иным взглядам на хоррор. Этот жанр, так же как научная фантастика и фэнтези, может и должен поощрять авторов свободно экспериментировать, искать свои уникальные пути. Мой путь заключается в том, чтобы начать с чего-то совершенно обыкновенного, приземленного, а потом постепенно расширять трещины в фасаде, впуская тьму.

– Настоящий хоррор для каждого человека свой, мистер Уэйнрайт, – вмешался старик. – И, как писатели, мы должны найти способ установить связь с каким-то количеством людей. Не со всеми. На такое никто не способен. Именно поэтому у всех нас свои подходы к ремеслу. Разные, но одинаково имеющие право на существование.
И снова в доме воцарилась тишина. Казалось, даже огонь притих, пока властные слова Себастьяна разносились из гостиной по другим комнатам.
– Однако вот важный нюанс: мне кажется, есть кое-что, объединяющее все виды хоррора. Если я заведу вас в темную комнату и кто-нибудь выскочит на вас и закричит: «Бу!» – вы невольно вздрогнете и, может быть, даже испугаетесь. Но тут же придете в себя. – Голос Себастьяна плыл вверх по лестнице. Он эхом отдавался в темном коридоре, проникал сквозь щели под дверями, в пустые спальни. – Но что, если по пути к двери я расскажу вам, что в этой комнате встретила свой конец очень злая старуха и каждую ночь, когда часы бьют двенадцать, она возвращается сюда и бродит, вытянув перед собой руки со скрюченными артритом пальцами, пытаясь нащупать то, чего не видят ее затуманенные катарактой мертвые глаза? Что, если, закончив рассказ, я заведу вас в темную комнату и запру, и вы будете сидеть там всю ночь, не зная покоя, думая лишь о том, что может скрываться во мраке, что может коснуться вас мертвенно-холодными руками?

Мор коснулась рукой спинки стула.
Гостиная.
По сумрачным просторам сознания Мор пронеслась мысль, и Мор ее поймала.
Гость – иная.
Незачем в эту комнату заходить гостям.
Мор всегда ненавидела гостиные. От этого слова в мозгу возникал образ домочадцев, собравшихся, чтобы славно скоротать время вместе, – жалкая идиллия Нормана Роквелла. Мор знала, что многие люди и вправду считают, будто живут так, но она этим людям не верила. В семье всегда есть тайны. Папочка ходит налево. Мамочка сидит на таблетках. Сыночек как-то слишком увлеченно мучает во дворе насекомых. А дочка…
Ну что же, дочка напортачила, верно? Дочка сбежала – решила, что влюбилась.