Селище

Вездеход перелетел через реку, и когда Салли увидела сплетенные из гигантских канатов стволы, уходящие в облака, она не смогла сдержать возгласа восхищения. — Такого не бывает, — сказала она. — Такое может только присниться.
— Мне хочется разогнать облака, — сказал Павлыш. — Чтобы снять их во всей красоте.
— Клаву надо сюда свозить, — сказала Салли. — Ей понравится.
— Она не выйдет из станции, — сказал Павлыш. — Удивительное дело — ей больше всех отвратительна планета, которую она изучает. В этом есть что-то неправильное.
— А тебе, Слава, она нравится?
— Очевидно, нельзя подходить к планете с такими мерками. — Разумеется, нельзя, даже к живому существу нельзя подходить с такими мерками. Субъективизм исследователя опасен… прости, я заговорила словами Клавдии. Но главное не это, главное то, что эта планета нам всем не нравится. В общем, мы избалованы цивилизацией. Мы таскаем с собой наш мир, включая шампиньоновый соус, и глядим на новый мир сквозь надежные иллюминаторы вездеходов. Они для нас как окуляр микроскопа.

Дик не помогал им. Он смотрел, как быстро и деловито двигаются люди с Земли, и ему с каждой минутой становилось все более стыдно, что он вел себя как дикарь, как животное. Люди хотели помочь. Люди могли сначала ошибиться — каждый может ошибиться, если увидит такое чудище, как житель поселка. Они, наверное, и не ждали, что здесь кто-то живет. Ну как им догадаться! Ведь Сергеев говорил, что поселок отыскать очень нелегко, даже с самыми современными приборами — он как часть леса. Дику хотелось подняться и посмотреть, что люди с Земли делают с Казиком и Марьяной. Они негромко переговаривались, и из их слов нельзя было понять, помогут они ребятам или уже поздно. Но Дик знал, что если сидеть тихо и внимательно слушать, то обязательно поймешь. Главное —не вмешиваться, потому что они и так считают меня почти за обезьяну. Может, они даже думают, что нас на планете всего трое. Трое дикарей. Они, наверное, удивились, услышав, как я им крикнул. И Дик продолжал сидеть неподвижно, стараясь уловить смысл слов. Ему страшно хотелось пить, но он не просил.

Но они остаются теми же людьми, какими были тысячу лет назад. Самый гуманный и талантливый человек будет бояться смерти и стремиться к любви. Одни будут жаждать славы, другие покоя, люди будут выбирать себе друзей и спутников жизни, но будут встречать и врагов, и соперников. Идеального человека, идеального общества, к счастью, быть не может — иначе бы человечество замерло в нирване и сгнило бы в благостной неподвижности. Поэтому в космосе должен властвовать Закон. Придуманный людьми, недостаточно совершенный, чреватый ошибкой, но единый для всех и нерушимый.
Этот закон олицетворяла сейчас Клавдия Сун, маленькая упрямая женщина, уверенная в своей правоте так же, как был убежден в своей Павлыш. И правота Павлыша должна была отступить. — Лучше бы я не находил его, — такими были последние слова Павлыша. Он вдруг понял, что смертельно устал за день и никого не хочет видеть. Ни правильную Клавдию, ни добрую Салли. Они чужды ему, если, подчиняясь закону, человек продолжает осознавать свою неправоту перед силами высшими, нежели закон.

Казику же лес был домом, может, даже больше домом, чем поселок, потому что само существование поселка было чуждо этому миру, и лес мирился с ним только потому, что люди оказывались умнее и хитрее. Лес Казику был понятен и потому не страшен. Он не боролся с врагами. Если он был сильней, он гнал противника. И уступал дорогу тому, кто сильнее его. Но и особой любви к лесу он не чувствовал, как не испытывал каких-либо чувств к воздуху или воде. Все его мечты, мысли, надежды были связаны с тем миром, который жил в рассказах взрослых, в памяти Луизы и Старого. Тот мир — обиталище звезд и космических кораблей, мир, в котором его ждала Земля, был ему формально известен лучше, чем любому другому жителю поселка. Только об этом никто не догадывался. Потому что Казик запомнил все, что говорил о Земле Старый, все, что слышал из разговоров взрослых.

Олег побежал к изгороди и на бегу сообразил, что не взял арбалета и — Не знаю. Раньше они днем не ходили. А ты Марьяну ждешь.
— Я знаю, я их сам выпускал. Да ты не волнуйся. Если с Диком, то ничего не будет. Он прирожденный охотник.
Олег кивнул. В этих словах была обида, хотя Томас не хотел обижать Олега. Просто так получалось, что Дик надежнее, Дик охотник, а он, Олег, не очень охотник. Как будто быть охотником — высшее достижение человечества.
— Я, конечно, понимаю, — улыбнулся вдруг Томас. Он опустил арбалет и прислонился спиной к столбу ограды. — Но это вопрос приоритета. В небольшом обществе, скажем, подобном нашему, способности, к примеру математические, отступают на шаг по шкале ценностей по сравнению с умением убить медведя, что несправедливо, но объяснимо.

И Павлыш понял, что для Клавдии отступить — непростительный позор.
— Погоди, — сказал он, — ты хорошо разглядела эту…обезьяну? — Нет, я не вглядывалась. — Понимаешь, — сказал Павлыш, — на этой планете не должно быть никаких обезьян… Это мог быть человек? — Дикарь? Но если не может быть обезьян, откуда взяться дикарю?
— Я сейчас думаю о людях, — сказал Павлыш. — О каких? Откуда им здесь взяться? — О людях с «Полюса». Допустим, что кто-то смог выжить.
— Это немыслимо. Этот мир погубит любого.
— Одного погубит. А если это был не один человек?
Если тут есть колония людей, которые стараются выжить, дождаться нас, людей с Земли, ждут спасения, понимаешь?

— Не верю.
— Тогда погляди.
И Павлыш прокрутил еще раз пленку с воздушным шаром...