Dzīvnieku ferma

Ми вже майже нічого не знаємо про Революцію і дореволюційні роки. Кожен запис про ті часи знищено або сфальсифіковано, кожну книжку переписано, кожну картину перемальовано, кожну статую, кожну вулицю і кожну будівлю перейменовано, кожну дату замінено. І цей процес триває день за днем, хвилина за хвилиною. Історія зупинилася. Не існує нічого, крім нескінченного теперішнього, в якому Партія завжди права.

"Яка різниця? - нетерпляче сказала вона. - Одна кривава війна приходить на зміну іншій, а ми знаємо тільки те, що нам про них розказують, — суцільна брехня".

"И разве кому-нибудь еще не ясно теперь, товарищи, что все зло в этом мире берет начало от тирании людей?"

Был холодный ясный апрельский день, и часы пробили тринадцать.

Your worst enemy <...> was your nervous system.

Настанет день, и их чаяния сбудутся; возможно, ждать этого придется долго, возможно, никто из них не доживет до этого, но их чаяния сбудутся.

От других языков новояз отличался тем, что словарь его с каждым годом не увеличивался, а уменьшался. Каждое сокращение было успехом, ибо чем меньше выбор слов, тем меньше искушение задуматься. Предполагалось, что в конце концов членораздельная речь будет рождаться непосредственно в гортани, без участия высших нервных центров.

Стало нормой, что люди старше тридцати боялись собственных детей. И не зря. Редкая неделя проходила без того, чтобы "Таймс" не сообщила о каком-нибудь маленьком пакостнике ("мальчик-герой" или "девочка-героиня", как обычно писала газета), который, подслушав компрометирующую фразу, донес Полиции Мысли на своих родителей.

Он должен быть отгорожен как от прошлого, так и от зарубежных стран, ибо ему надо верить, что он живет лучше предков и что уровень материального благосостояния в стране постоянно растет.

А поскольку Партия полностью контролирует все документы и одновременно разум всех своих членов, то отсюда следует: прошлое становится таким, каким его желает видеть Партия.