Натурщица

В попытках обнаружить жанровое отличие антинигилистической прозы, я выделил одно из важных – эмансипацию…, в самом широком понимании этого слова: эмансипацию крестьян, женщин, поляков, евреев, суда, журналистов, студентов и семинаристов, гимназистов, учителей, священнослужителей... А вот теперь, внимание: эта искромётная повесть Николая Дмитриевича об эмансипации… литературных персонажей! XIX век знал множество мистификаций, но эта побивает все рекорды, это что-то неслыханное. Это фантасмагория в духе «Процесса» Кафки и весьма напоминает «Процесс» по структуре текста: подсудимый отказывается понимать и принимать происходящее. Но концовка у Ахшарумова гораздо более модернистская, чем у Кафки, хотя и написана повесть на 50 лет раньше (плюс-минус), чем незаконченный роман. И ещё очень сильные аллюзии по прочтении «Натурщицы» на «Дом, который построил Свифт» Григория Горина…

О чём это я, собственно? Какой подсудимый? Елена Григорьевна Алищева подаёт в суд общественной совести на своего демиурга, писателя Чуйкина Фёдора Данилыча, который своим авторским произволом пустил её жизнь под откос. А теперь я попытаюсь расшифровать… В повести очень много о литературе и роли творца, крайне интересного, под необычным углом. Есть там интересный пассаж прокурорский о том, что автор не может выдумать персонажа, он берёт его из жизни, а вот потом своим авторским произволом вытворяет над бедным героем своим всё, что считает художественно верным. Так, Чуйкин, познакомившись с женой статского советника Алищева, начинает её «просвещать» о роли женщины в современном обществе и всячески эмансипировать, что мол такая интеллектуально богатая женщина не может довольствоваться своим мещанским счастьем. Всё что происходит в жизни Алищевой публикуется в романе Чуйкина, иногда с опережением реальных фактов. Когда персонаж бунтует и прёт против воли автора, у Чуйкина – творческий застой и задержка публикаций. Пытаясь разорвать отношения с мужем, по наставлениям своего сэнсея, Алищева показывает своему супругу отрывок из романа, он не выдерживает и… умирает. Алищева пытается прокормить себя и своих детей, но по настоянию своего демиурга становится любовницей некоего литератора Брагина (а не инкарнация ли это самого Чуйкина?). Одного за другим Алищева хоронит своих троих детей.

Оказавшись полностью разбитой, потерявшей все жизненные ориентиры, Алищева обращается в суд общественной совести (замечательный фантастический общественный институт), происходит судилище, где пламенные речи произносят: прокурор, адвокат, судья, Алищева и Чуйкин… Да, ещё забавная барышня Шапкина была, которая всё о своём, о девичьем… - на все вопросы судьи она отвечала, обращаясь к залу, о… женской эмансипации.

И вот тут-то в самом конце происходит самое невообразимое: когда присяжные вынесли свой вердикт, признав Чуйкина виновным по всем шести пунктам обвинения, Чуйкин в ответ заявляет, что всё происходящее здесь – фантасмагория какая-то и все участники этого представления – актёры какой-то пьесы и все – выдуманные! Публика как-то погрустнела вдруг вся, потолпилась у суда… и разошлась… О, Боже, бомба моей бабки! Такого не бывает!

Да, это – настоящая антинигилистическая проза. Да, это – настоящая фантастика. Да, это – настоящий магический реализм. И да, это – настоящий детектив. Рекомендую к прочтению всем, кто интересуется структурой художественных текстов, проблемами их понимания, взаимоотношениями автора и персонажей, здесь всё это есть. Ну, не ожидал, Николай Дмитриевич, не ожидал, удивили, право.

Антинигилистическая проза №35