The Aeneid

Тою порой в облаках эфирных летела Венера,
Дар Энею несла, и, в долине укрытой увидев
Сына от всех вдалеке за рекою тёплой, богиня
Вышла навстречу ему и такое молвила слово:
«Вот он, обещанный дар, искусством создан Вулкана,
Можешь ты вызвать теперь из надменных лаврентцев любого
Без колебаний на бой, не страшась и отважного Турна».
Молвив так, обняла Киферея любимого сына
И положила пред ним под дубом доспех лучезарный.
Рад богини дарам и горд великою честью,
Смотрит и смотрит Эней, и очей не может насытить,
Вертит подолгу в руках и со всех сторон озирает
С грозной гривою шлем, и с клинком, как пламя, горящим
Меч, роковой для врагов, и прочный панцирь из меди
Алой, как свежая кровь иль как туча на небе закатном,
В час, когда солнца лучи раскалят её блеском пурпурным.
Лёгкие он поножи берёт из чистейшего сплава
Золота и серебра, и копье, и щит несказанный.
Бог огнемощный на нём италийцев и римлян деянья
Выковал сам, прорицаний не чужд и грядущее зная:
Был там Аскания род до самых далёких потомков,
Были и все чередой сраженья грядущих столетий.
Вот волчица лежит в зелёной Марса пещере
Щенная; возле сосцов у неё играют без страха
Мальчики – два близнеца – и сосут молоко у мохнатой
Матери; нежно она языком их лижет шершавым,
Голову к ним повернув, и телам их расти помогает.
Рядом виден и Рим и цирк, где похищены были
В пору Великих игр беззаконно сабинские девы,
Из-за которых войной на дружину Ромула тотчас
Старец Татий пошёл, властитель Курий суровых.
Тут же оба царя, прекратив сраженье, стояли
С чашами пред алтарем и, союз народов скрепляя,
Вместе они приносили свинью Юпитеру в жертву;
Новый за ними дворец стоял под соломенной кровлей.
Выковал рядом Вулкан и квадриги, что врозь разбегаясь,
Меттия лживого рвут – чтоб держал ты слово, альбанец!
По лесу Тулл за собой влечёт клочки его тела,
Капли кровавой росы окропляют колючий кустарник.
Здесь же Порсенна велит, чтоб Тарквиний изгнанный принят
В Риме был вновь, и город теснят осадой этруски,
Но за свободу идут на мечи врагов энеады.
Вот он – словно живой, словно дышит гневной угрозой –
Царь, услыхавший, что мост обрушен Коклесом дерзко,
Что, через Тибр переплыв, избежала Клелия плена.
Вот в середине щита, высокий заняв Капитолий,
Манлий у храма стоит, охранитель твердыни Тарпейской;
Вот и серебряный гусь меж колонн золотых пролетает,
Воинам громко кричит, что противник уже у порога, –
Галлы меж тем по кустам под защитой тьмы и безлунной
Ночи идут в тишине и уже занимают твердыню.
Золотом ярко горят и волосы их и одежды,
Блещут полоски плащей, и вкруг белых шей золотые
Вьются цепи у них; в руках у каждого по два
Дрота альпийских, и каждый щитом прикрывается длинным.
Рядом выковал бог островерхие фламинов шапки,
Салиев древних прыжки и щиты, упавшие с неба,
Также луперков нагих и повозок праздничный поезд,
Строгих везущий матрон. А поодаль виден был Тартар,
Дита глубокий провал и жестокие кары злодеев:
Здесь, Катилина, и ты, прикованный к шаткому камню,
В лица фурий глядишь, неотступным терзаемый страхом.
Рядом – праведных сонм и Катон, им дающий законы.
Весь опоясало щит из червонного золота море,
Волны седые на нём взметают пенные гребни,
Светлым блестя серебром, проплывают по кругу дельфины,
Влагу взрывая хвостом и солёный простор рассекая.
Медью средь моря суда сверкали: Актийскую битву
Выковал бог на щите; кипели Марсовы рати,
Всю Левкату заняв, и плескались валы золотые.
Цезарь Август ведёт на врага италийское войско,
Римский народ, и отцов, и великих богов, и пенатов;
Вот он, ликуя, стоит на высокой корме, и двойное
Пламя объемлет чело, звездой осенённое отчей.
Здесь и Агриппа – к нему благосклонны и ветры и боги –
Радостно рати ведёт, и вокруг висков его гордо
Блещет ростральный венок – за морские сраженья награда.
Варварской мощью силён и оружьем пёстрым Антоний,
Берега алой Зари и далёких племён победитель:
В битву привёл он Египет, Восток и от края вселенной
Бактров; с ним приплыла – о нечестье! – жена-египтянка.
В бой устремились враги, и, носами трехзубыми взрыта,
Вёслами вся взметена, покрылась пеной пучина.
Дальше от берега мчат корабли; ты сказал бы – поплыли
Горы навстречу горам иль Циклады сдвинулись с места –
Так толпятся мужи на кормах, громадных, как башни,
Копий летучий металл и на древках горящую паклю
Мечут, и кровью опять обагряются нивы Нептуна.
Войску знак подаёт царица египетским систром
И за спиной у себя не видит змей ядовитых.
Чудища-боги идут и псоглавый Анубис с оружьём
Против Нептуна на бой и Венеры, против Минервы.
В гуще сражения Марс, из железа кован, ярится,
Мрачные Диры парят над бойцами в эфире высоком,
В рваной одежде своей, ликуя, Распря блуждает,
Ходит следом за ней с бичом кровавым Беллона.
Сверху взирая на бой, Аполлон Актийский сгибает
Лук свой, и в страхе пред ним обращается в бегство Египет,
Следом инды бегут и арабы из Савского царства.
Вот и царица сама призывает попутные ветры,
Все паруса распустить и ослабить снасти готова.
Как побледнела она среди сечи в предчувствии смерти,
Как уносили её дуновенья япигского ветра, –
Выковал всё огнемощный кузнец. А напротив горюет
Нил: одежды свои на груди распахнул он широкой,
Кличет сынов побеждённых к себе на лазурное лоно.
Здесь же, с триумфом тройным вступивший в стены столицы,
Цезарь исполнить спешит свой обет богам италийским,
Триста по Риму всему освящая храмов огромных.
Улицы вкруг ликованьем полны и плеском ладоней,
В каждом святилище хор матрон и жертвенник в каждом,
Пред алтарём тельцы на земле в изобилье простёрты.
Сидя у входа во храм Аполлона лучистого. Цезарь
Разных племён разбирает дары и над гордою дверью
Вешает их; вереницей идут побеждённые длинной, –
Столько же разных одежд и оружья, сколько наречий.
Здесь и номадов народ, и не знающих пояса афров
Мульцибер изобразил, гелонов, карийцев, лелегов
С луками; тут и Евфрат, укротивший бурные воды,
Рейн двурогий. Аракс, над собой мостов не терпящий,
Даги, морины идут, дальше всех живущие смертных.
Видит всё это Эней, материнскому радуясь дару,
И, хоть не ведает сам на щите отчеканенных судеб,
Славу потомков своих и дела на плечо поднимает.

Есть обычай один в Гесперийском Лации; прежде
Свято его блюли города альбанцев, а ныне
Рим державный блюдёт, начиная Марсовы брани,
Гетам ли он готовит войну и плачевную участь,
В грозный идет ли поход на гиркан, арабов иль индов,
Шлёт ли войска навстречу заре, чтоб значки легионов
Римских отнять у парфян. Почитают все как святыню
Двери двойные войны, перед Марсом яростным в страхе;
На сто засовов они из железа и меди надежно
Заперты, и ни на миг не отходит бдительный Янус.
Но коль в сенате отцы порешат, что война неизбежна,
Консул тогда, облачён по-габински надетою тогой
И квиринальским плащом, отворяет скрипучие створы,
Граждан на битву зовет, и за ним идут они следом,
В хриплые трубы трубят, одобренье своё изъявляя.
Должен был бы Латин, объявляя войну энеадам,
Мрачную дверь отворить, соблюдая тот же обычай, –
Но погнушался отец совершить обряд ненавистный,
Скрылся во мраке дворца, роковых не коснувшись запоров.
Тут слетела с небес царица богов и толкнула
Створы своею рукой; неподатливый шип повернулся,
Прочный сломался засов – и двери войны распахнулись.