Жизнь Чака

«Жизнь Чака» — философская притча с элементами хоррора, в которой Кинг выходит за рамки привычных шаблонов жанра, углубляясь в метафизические вопросы.

Рассказ состоит из трех частей, представленных в обратном хронологическом порядке. В каждой части — своя философская сердцевина.

Действие начинается за несколько дней до конца света: герой по имени Марти замечает на рекламном щите фотографию незнакомого мужчины с подписью: «ЧАРЛЬЗ КРАНЦ. 39 ПРЕКРАСНЫХ ЛЕТ! СПАСИБО, ЧАК». Вскоре изображение появляется повсюду — словно преследуя Марти. Постепенно выясняется, что этот мир существовал лишь в умирающем сознании Чарльза Кранца. И, подобно Чаку, внутри каждого человека — целая вселенная, наполненная его воспоминаниями, страхами и смыслами. Люди, которых мы когда-то знали, продолжают жить в нас, даже если их уже нет рядом.

Во второй части перед нами возникает светлый эпизод из жизни Чака — веселый, почти беззаботный момент, когда он танцует под ритм уличных музыкантов. Эта сцена заставляет задуматься: вся жизнь может свестись к одному, казалось бы, незначительному событию, которое вдруг раскрывает глубокую истину.

Последняя часть (хронологически — первая) переносит нас в детство Чака, где он сталкивается с призраками, среди которых оказывается… он сам. Это классически кинговская история о хрупкости границы между прошлым и настоящим.

Это не традиционный хоррор — скорее, тревожная фантастика с метафизическим подтекстом. Здесь нет привычного кинговского ужаса, как в следующей за «Жизнью Чака» истории о Холли Гибни. Вместо этого Кинг создает тонкую, почти камерную историю о том, что реальность — хрупкая конструкция и наша жизнь вполне может оказаться чьим-то сном, а границы между миром внутри и снаружи — лишь иллюзия.

Аудиокнига

Мир в твоей голове - фраза, которую частенько используют для объяснения ценности человеческой жизни. Но при этом мало кто задумывается, что случается с миром в голове человека, когда человек умирает. А вот Кинг задумался, и не просто задумался, а красочно расписал, что происходит с миром в голове умирающего человека. Не раз и не два вспоминался в процессе чтения рассказ Юрий Олеша - Лиомпа , про мир, который схлопывается вокруг умирающего. Вот и здесь мир схлопывался, а так как болел его создатель долго, то и схлопывался он медленно. И мучительно. Чарльз Кранц перестал самостоятельно питаться, и самые продовольственные штаты потрясли катаклизмы, полностью уничтожившие сельское хозяйство; Чарльз Кранц начал терять память, и в мире начались перебои с интернетом и электричеством; у Чарльза Кранца отказывали органы, и целые районы погружались под воду в результате землетрясений. Медленная агония человека и мира, и наблюдать за нею было жутко.
Очень необычная книга для Кинга, возраст сказывается и приближение собственного конца, и такое вот творчество, как подготовка к уходу, переосмысление ценностей. Мистики здесь немного, но зато экзистенциальной философии полно. Собственно вся книга и есть размышления о ценности жизни. В итоге я очень впечатлёна и даже очарована. Надо еще фильм посмотреть, его очень хвалят, и за то, что режиссер практически не отступил от сюжета, и за то, что передал настроение и атмосферу, которую писатель вложил в эту небольшую повесть.

Начало у книги страшноватое. Апокалипсис полным ходом. Причем такой, окончательный. Частенько конец света, это вовсе не конец, а начало нового витка. Но тут просто конец без вариантов.
Мы наблюдаем за концом света глазами обыкновенного учителя в обыкновенной школе Марти Андерсона. Он смотрит на мир вокруг, следит за новостями, которые неутешительны, наблюдает, как медленно рушится мир, и понимает, что это конец. А в последние дни везде появляются банеры, которые благодарят некоего Чарльза Кранца за 39 прекрасных лет. Сначала Марти Андерсон думает, что какого-то банковского служащего проводили с почетом и помпой на пенсию. А потом, когда образ Чарльза Кранца появляется не только на вывесках, но даже проступает на окнах и в ночном воздухе, становится понятно, что конец света как-то связан с этим самым Чарльзом.
И тогда автор коротко знакомит нас с Чарльзом Кранцем, который в этот момент умирает на больничной койке после 39 лет жизни, прекрасных лет. В последний день жизни Чарльза Марти Андерсон идет к своей жене, чтобы прожить последние мгновения вместе. Марти с женой смотрят на звезды, потому что электричество вырубилось. И когда Чарльз Кранц делает последний вдох - звезды гаснут, а когда последний выдох застывает в легких умирающего с последним ударом сердца, мир перестает быть.

А во второй и третьей части мы как раз и знакомимся с самим Чаком и его жизнью. Вторая часть описывает самый яркий момент всей жизни Чака, который он несомненно заберет с собой. Спонтанный танец на улице под музыку уличного барабанщика менее чем за год до смерти.
А в третьей части мы знакомимся с детством и юностью Чака, которые никак нельзя назвать счастливыми, слишком уж много в этой части было потерь. Но при этом мальчик Чак рос, после каждой потери заново учился быть счастливым, и когда увидел самого себя на больничной койке в башне с призраками, понял, что будет жить и будет счастлив не смотря ни на что, сколько бы этой жизни не было отведено.

Озвучка отличная. Слушала из сборника Стивен Кинг - Будет кровь (сборник) . Читал Игорь Князев.

Черт бы побрал эту студенческую жизнь, с каждым годом не скрывая своего злорадства, съедающая все больше времени, по моему мнению, специально отведенное мирозданием на единение с собой (не зря же я с первого класса школы возношу молитвы летней Троице). Прошлый «писательский» сезон начался шестого июня, и то, пришлось поднапрячься, дабы мозг смог без серьезных сбоев в системе переключился с режима «Выучить, зажать все дырки и донести до пункта назначения» на «Фантазию, художественную чуйку и красноречие, хлестающие изо всех дыр». И сейчас, ночью двадцать первого июля, я вновь открыла документ, будучи неуверенной в своем умении складывать слова в предложения, подбирать по смыслу прилагательные... С таким успехом, 2026 будет годом блэкаута, по типу того, что дедушка Кинг продемонстрировал в своей повести «Жизнь Чака». Придется принять правила игры и стать вечным пленником взрослости. Думаю, жизнь постоянно вынуждает нас перерождаться; каждый раз словно вспышка сверхновой. Приближаясь к концу - новому началу, наша внутренняя Калифорния распадается на части и тонет в Тихом океане, звезды подмигивают на прощанье, слезно умоляя отпустить, а в окнах появляется твоя и так несимпатичная мина, вдобавок награжденная усталостью, морщинами, и другими атрибутами «зрелости», «старости», а может и «смерти». К чему это я? Дело в том, что этот временной и личностный излом напрямую касается Стивена Кинга, которому в этом году задувать свечи с цифрами «78», и, как сказала одна дама, бежавшая во Флориду, спасая свой саксофон: «Три четверти века! Тут призадумаешься...». На мой взгляд, творчество любого писателя, добравшегося почти до вершины своего личного Эвереста, становится в разы интересней. Аналогия с выдержкой вина никогда не устареет: во-первых, три столпа органолептики (вкус, цвет и запах), несомненно, протерпят изменения, как и темы, поднимаемые писателем в разные периоды своей карьеры. И, самое очевидное, - наслаждаясь напитком, многолетним узником темного погреба, дегустатор не поместит его ниже нектара богов в своей шкале ценностей. Выдержанные года и здесь заслуживают почтения. Но, послушав мнения читателей, сложилось впечатление, будто Стивен Кинг – передержанное вино из Шпайера. Право называться «вином» оно не потеряло, красуется в музее, но на вкус лучше не пробовать. Кризис в отношениях с «королем ужасов», особенно на фоне его поздних произведений, не пользующихся особым успехом, пугает меня не меньше, чем высококонтагиозная болезнь. Достаточно ли двенадцати прочитанных книг, чтобы устать от автора? Станет ли тринадцатая, да еще и опубликованная в 2020 году, – тем самым осиновым колом в заднице вурдалака? Есть ли спасение от этой эпидемии, и так ли невыносим нынешний Стивен Кинг, по сравнению с ранним творчеством? Ну что ж, попрошу бокалы в студию. Будем попивать винишко... извините, дегустировать.

Без зазрения совести скажу, что начала я сборник "Будет кровь" с козырей, ибо ради «Жизни Чака» я и бросилась сюда, сломя голову. В текущем году писатель собирает богатый урожай по экранизациям, но именно трейлер фильма с Томом Хиддлстоном в главной роли зацепил меня своей нетривиальностью. Обычно в какую книгу Кинга ни ткни – все сведется к борьбе со злом в лице злобного клоуна, пьяницы-психопата, Стэна-читателя и т. д., где первый завлекает шариками и убивает, второй хлещет алкоголь, бредит и пробует убить, третья фанатеет и... не знаю подробностей, не читала (но суть, надеюсь, ясна). Не нужно раскладывать карты Таро, чтобы раскусить автора уже на стадии трейлера. И тут моя внутренняя собака Павлова впадает в ступор при просмотре эпизодов из «Жизни Чака». Сразу стало понятно, что произведение может и не великое в привычном нам понимании, но уверенно смотрит в этом направлении. К тому же, в нем предстает другая личность писателя, трогательная, приземленная, оплакивающая несправедливость времени, которому свернуть шею мы не в состоянии. Оно обрубает жизни, предписывает конец счастью и любви, но предательски продлевает страдания, нашептывает обществу законы, часто убийственные, как в «Зеленой миле». Помимо разума высказалось и сердце, куда навсегда попала сцена с танцем главного героя. Данный эпизод стал контрольным выстрелом и при просмотре трейлера, и при чтении повести. Так я и осознала свою нужду в очередной порции Стивен Кинга.

Первые секунды чтения произведения не обошлись без тихого «Я скучала» и прилива теплых чувств с нотками ностальгии. Все-таки, старина Кинг по сей день остается для меня спокойной бухтой, где можно пришвартоваться, устав от перемалывания закостенелых высокоинтеллектуальных романов. Единственным автором, чьи остроты понятны здесь и сейчас, чьи мысли не нужно разгадывать вечность, как улыбку Мона Лизы. Родителем, чьи двери всегда открыты. Теперь перейдем к отличительным чертам «Жизни Чака», ее специфике. Начнем с того, что завязка повести меня впечатлила, даже для тринадцатого раза. Читая первые двадцать страниц, я вдруг пережила жуткий кошмар матери троих детей, возвращающейся с работы домой, которая наивно полагает, что разрисованные обои – это потолок для ее чада, выше которого им не прыгнуть, а по итогу натыкается на чумазых детей в центре мини Апокалипсиса. И, судя по синяками и ссадинам на их головах, ими они пробивали не только потолок. Девять баллов по личному дерьмометру, сказал бы агент Джей. Писатель смело перечеркивает все свои шаблоны, ловко удерживает интригу и продолжает заводить читателя в центр лабиринта, где одновременно все начинается и заканчивается. Вторую фишку структуры повести оставлю про запас, сначала замечу, как же здорово Стивен Кинг прокачался по теме Интернета, стриминговых платформ, смайликов и прочих напастей современности. И как же мега-здорово он играет на слабостях человека XXI века. Например, освещая проблему истощения нашего эмоционального интеллекта через случаи, когда мы ограничиваемся короткой фразой и грустным смайликом для прекращения отношений, или делая из разрыва всемирной паутины катастрофу вселенского масштаба. Надеюсь, в будущих романах автор возьмется написать полный сценарий возможных мучений, в случае если стрела пронзит нашу Ахиллесову пяту. Паучихи точно от горя будут преждевременно съедать своих партнеров, остальное – на усмотрение Кинга и его фантазии (а в ней давно теплится идея о пауках, так что момент настал). Встреча с такими знакомыми до боли словами, как Netflix или YouTube, не только наполняет меня радостью внука, чей дедушка, оказывается, «свой в доску», но и напоминает о любимом художественном приеме писателя – превращать произведение в музей своей эпохи. История пишется на наших глазах. Также продолжаются и эксперименты в области любовных отношений. Ранее я видела гармонию и понимание в паре на страницах «Зеленой мили», абьюз в «Розе Марене», «тикающие часики» продолжающие тикать, несмотря на радикулит, в «Бессоннице». Теперь коллекция пополнилась историей Марти и Фелиции, существование которой не кажется таким уж безумным после просмотра «Сцен из супружеской жизни». Казалось бы, что вдохнет жизнь в отношения, трещащие по швам? Развод, конечно, вещь страшная для демографии, зато былые чувства эффективно реанимирует, буквально вытаскивает из могилы монстра Франкенштейна. Такая вот тайна "возрождающей молнии".

Та самая структурная деталь, оставленная на закуску, идеально вписывается в рамки представленной идеи. И чем больше я задумываюсь о концепции «от смерти к рождению, или от последней главы к завязке», тем меньше сомнений остается в моих прежних словах о величии этой повести. Стивен Кинг переворачивает с ног на голову наше понимание об анатомии сюжета, подобно Джону Фаулзу в «Любовнице французского лейтенанта», где автор не скрывает наличие кресла режиссера и продюсера под задом и полномочий Бога. В данном случае Стивену Кингу не обязательно делать произведение дико сложным в понимании, созывать симфонический оркестр, чтобы сказать свое слово, - ему хватает одного инструмента и тишины на сто страниц. Все романы, повести строятся согласно неписаным законам от начала к концу. Таким образом, мы наблюдаем развитие героя, порой от рождения до смерти, от первого необдуманного поступка до формирования четкой системы жизненных ценностей. Стивен Кинг правильно замечает: «Ждать – хуже всего». И в реальной жизни, и в книгах мы находимся в нервном ожидании заключительных аккордов, гнем спины на работе с целью обеспечить себе безбедную старость и достойную смерть, хотя бы в материальном плане, работаем киркой в мрачной шахте нашей души, чтобы однажды воссиять яркой звездой на небосклоне, найти смысл жизни и внутренний стержень, и через десять секунд (если бурлящий временной поток не смоет тебя раньше) погаснуть навеки. Поэтому Кинг в «Жизни Чака» призывает нас не совать свой длинный бессовестный нос в конец произведения, не считать главы до конца нашей истории, а пытаться наполнить до краев каждую прочитанную строчку, пройденный шаг или прожитый день яркими эмоциями. Главный герой повести, Чарльз Кранц, - один из миллиона муравьев в бетонном муравейнике, игрок из запасного состава, который всю свою карьеру просидел на скамейке и ни разу не внес значимую лепту в судьбу своей команды, умирающий в тридцать девять лет от рака, с классической подачи мог бы вызвать сожаление на автомате, абсолютно бесплодное переживание-паразит. Однако, в течение ста страниц на моем лице отражалось что угодно, только не боль и отчаяние. Я искренне смеялась, когда Чак стал звездой уличного танцпола, отплясывая под ритм барабанов. Редко доводится быть счастливым за КОГО-ТО, особенно в книгах.Тогда головные боли казались ему сущим пустяком, возраст и статус «важного клерка» –не помехой для наслаждения мгновением. Ирония скрыта в злосчастных девяти месяцах: неприкрытый намек на зарождение новой жизни спорит с пульсирующей опухолью в головном мозгу, высшей степенью произвола в, казалось бы, совершенном организме. И никакого чуда, божьего дара. Странным образом это перекликается с сестрой Чака, которая по стечению обстоятельств так и не появилась на свет, и потерей матери. Да и банеры с благодарностями Чаку больше похожи на поздравительные открытки ко дню рождения, чем на предвестники смерти. Эта «беременность» также заставит бросить работу, прислушиваться, как плод пытается вырваться из замкнутого темного пространства, пока он до дна не выпьет все соки из своего хозяина. Статус «сироты» главного героя, потом уход любимой бабушки тоже волшебным образом не омрачается слезами, так как на почве любой трагедии вырастает что-то новое. Без бабушкиной любви к музыке не было бы коронного покачивания руки в такт, не менее коронной лунной походки. Без танца и других сиюминутных безумств нет наслаждения от прожитой жизни, а значит и ранний уход из нее достоин только сожаления. Любовь во всех ее проявлениях побеждает смерть, поэтому после прочтения повести не хочется грустить, разве только из-за ее малого объема (я бы многое отдала за "графоманскую" версию второй главы). Только это и помогает смириться с тем, что ты увидишь во время визита в башню, "откуда видно больше, чем тебе хотелось бы". От раскрытия ящика Пандоры и вовсе лучше отказаться, но мало ли, найдутся такие смельчаки.

Второй день думаю только о «Жизни Чака» и не перестаю черпать из нее мудрость, латающей в моем мировоззрении кое-какие пробелы. Повесть мотивирует послать экономические и возрастные предрассудки в пах созвездия Большой Медведицы (координаты звездочки пусть отыщут сами). Способность зажигать себя и окружающих, как фейерверк, дышать полной грудью, не зависит от успехов в работе, будь ты хоть рядовым бухгалтером, как Чак Кранц, или успешным киноактером, и от того, сколько хронических заболеваний ты успел накопить к пятидесяти годам. Все сводится к свободному порыву. Помимо частных вопросов проступает тема важности судьбы одного человека в огромном мире. Здесь мне на ум сразу пришла песня одной из моих любимых групп –Linkin Park «One More Light», где есть такие слова: «Кого волнует, если погаснет еще одно пламя? На небе из миллиона звезд. Кого волнует, если чье-то время закончится?». Каким бы Стивен Кинг не был фанатичным тружеником и автором, чье имя точно войдет Зал славы литературного рок-н-рола, он остается живым человеком с привычными нам страхами. Как отразится его уход на писательском мире и его фанатах? Что он и его книги значат для каждого из нас, хватит ли нам сил сохранить по частичке его духовного наследия? Какие люди вылепили из бесформенного куска глины талантливого Стивен Кинга, чьим ободряющим словам и напутствиям он и мы должны быть благодарны? Разобьем эти вопросы на две смысловые линии (да-да, за два дня успела перемудрить). Третья глава представляет из себя проекцию погибающего сознания Чака Кранца с дорогими людьми, незнакомцами, мимолетное знакомство с которыми он ценит на вес золота, словами, поменявшими ход его истории. Сразу бросается в глаза масштабность катастрофы, ведь наш внутренний мир чрезвычайно сложен и уникален, и каждый человек значим и прекрасен по-своему. Отчасти эта параллель «смерть-бедствие» применимо и к родственникам умирающего. И в фильмах, и в частных случаях можно иногда подметить сравнение потери дорогого человека с землей, ушедшей из-под ног, или нехваткой кислорода, давлением пространства, словно кто-то посадил тебя в невидимый изолятор и откачивает воздух. Мир вокруг перестает быть прежним, какие-то оттенки он теряет навсегда. Удушливую безнадежность, ощущение близости конца и тревогу за это, испытывают и герои, что населяют сознание Чака. Бесчисленные самоубийства, люди, слоняющиеся словно призраки с глазами - бездонными колодцами, - тому доказательство. И последнее наблюдение связано опять со второй главой и тем, как писатель показал нашу неразрывную связь друг с другом. Кроме Чака в ней фигурируют еще два персонажа: уличный музыкант Джаред Франн и студентка Дженис Халлидей, для которых денек одинаково не задался. У одного барабаны, видимо, заиграли не с той руки, поэтому с деньгами и публикой как-то не везет, у другой – парень встал не с той ноги, и Дженис повезло вовремя развидеть в нем дегенерата. Через час они уже забудут о своих проблемах и с детской непринужденностью будут мечтать о создании творческой группы и гастролях по всей Америке. «Драйв превратился в чью-то историю», заставил Чака остановиться посреди улицы, благодаря мастерству Джареда Франна, а тот, в свою очередь, обогатил истории десятка прохожих. И тут посмею сразу и согласиться, и не согласиться со словами, адресованными маленькому Чарльзу «Не мни себя главным героем – ты являешься им только в собственной голове». Вторая глава показывает, насколько мы важны друг для друга в создании нечто удивительного, где все в равной степени главные герои. Соприкасаемся орбитами, совместными усилиями плетем мимолетные мгновения счастья. И расходимся, чтобы когда-нибудь поблагодарить этих людей в своих снах. Я и сама хочу поблагодарить Чака Кранца за двухчасовое знакомство. Этого времени хватило, чтобы тебя полюбить и не желать отпускать. Но, не будем о грустном! Тридцать девять шикарных лет! Спасибо тебе, дружище.

P.S. Глазам своим не верю - уже двадцать первое августа. Или с возрастом теория относительности начинает работать и на Земле, или меня проглотил сборник Стивен Кинга, как Алана Пэрриша – игра «Джуманджи». Где-то моя сестра – многословность – оплакивает ограничение рецензий по количеству слов и разрушенную мечту об отзыве на целый сборник.