It

Другие директора - потомки лесных баронов. Их поддержка библиотеки - акт наследственного искупления грехов; они насиловали леса, а теперь заботятся о книгах, точно так же, как распутник, достигнув средних лет, может решить, что пора бы и позаботиться о детях, которых наплодил в молодости.

В Дерри некоторые вещи лучше было не видеть и не слышать..., пока они не закончены.

Риторика Лося насчет того, что честно, а что - нет, Ричи не впечатлила; он видел, как пятеро больших парней гнались за одним маленьким - едва ли такой поступок ставил из в один ряд с королем Артуром и рыцарями Круглого стола.

Виски пей от головы, а джин - от живота. Врач сказал, они убьют меня, но не сказал когда...

Люди гораздо крепче, чем кажутся, Майки, и, если ты в это не веришь, посмотри на меня, цепляющегося за кожу этого мира ногтями.

- Птичья купальня мне нравится больше, папа, - сказал тогда Стэн.
Мистер Урис потрепал его по волосам:

• Мне тоже, сынок. Больше купален и меньше пуль - таков мой девиз.

«Я никого из не понимаю, - думала она. - Куда они ходят, чем занимаются, чего хотят... кем вырастут. Иногда, да, иногда глаза у них безумные, иногда я боюсь за них, а иногда - их...»

Бен чувствовал: хайку - хорошая поэзия, потому что это структурированная поэзия. Не было в хайку никаких тайных законов. Семнадцать слогов, один образ, связанный с одной эмоцией, ничего больше. Бинго. Все понятно, все практично. Стихотворение замыкается в своих рамках и зависит от своих законов. Ему понравилось даже само слово, оно как бы ломалось посередине: хай-ку.

- Стэнли, в твоей жизни нет ничего неправильного!

• Я не говорю про внутренний мир, - ответил он. - Внутри все чудесно. Я о том, что снаружи. Что-то должно закончиться, и этого нет. Я просыпаюсь от этих снов и думаю: «Моя распрекрасная жизнь - всего лишь глаз какого-то тайфуна, которого я не понимаю». Я боюсь. А потом все это... тает. Как и все сны.

джордж,выходящий из дома в дождь, в желтом дождевике, с бумажным корабликом, покрытым пленкой парафина, в руках; мистер гарденер, идущий по улице двадцать минут спустя, с его телом,завернутым в окровавленное лоскутное одеяло; пронзительный крик боли матери. всё это он отринул.