Изюм

О жизни как об изюме. Вы любите изюм? Многие нет.
Потому что он кислый и противный и вообще несвежий(это по определению). Или вы пробовали не тот изюм?
Не те сливки жизни, проверенные временем?
Книга поделена на пять частей : Сны, Ужасы, Пуговицы, Острова и Пасха.
Все названия абсолютно поэтичны и оправданы.

Сны- самая мечтательная и неземная часть. Первые три рассказа поразили меня.

Чужие сны- рассказ о Петербурге, как о водном воплощении сна. Сна - одиночки. И окна мыть не нужно. За ними ходит Время.

Смотри на обороте - рассказ о Равенне - открытке, о скрытом в мавзолее Галлы Плацидии преддверии рая.
Этот синий заражает даже через открытку, через изображение. За это готов платить даже слепой.

Любовь на море - пример идеального внедрения в рассказ. Глубокого размышления над каждой строчкой. "Дама с собачкой" - чуть ли не самый известный рассказ у Антона Павловича. Простая фабула оказывается иллюстрацией того, что любовь и природа суть разные полюса. Любовь- как нечто временное и суетное и страстное. Природа - была, есть и будет в своей бесстрастности. Ну, вы знаете это ощущение, когда смотришь на облака или океан. Все это будет. Буду ли я? Но вы уже наполнены спокойствием.

Небо в аламазах - художественно-историческо-чутьлинеэзотерическое рассмотрение гибели Титаника. Этот кошмарный сон предваряет начало следующей части- Ужасы.

Ужасы начинаются с Квадрата Малевича. Иронично, да.
Это рассказ о квадрате Малевича и Толстого как о конце пути и достижении вершины безысходности.

Какой простор- довольно едкий и злободневный разнос мужского журнала.
Крутые горки - о фильме Сокурова "Телец". Больше мне сказать нечего. Автора задевают некие исторические личности и вопросы истории, как свидетеля эпохи.
Ряженые- об иной стороне Красной площади. Она может быть не только красива, но и фальшива. Двуличность?.
Новое имя- опять немного о политике. О книге охранника президента.
Следующий рассказ о том, как глупо и необоснованно выглядит Колосс Родосский в современной псевдореконструкции. Он не эстетичен и не величествен. Абсолютно такие же мысли наверное невольно посещают многих, кто его видел.

Последний рассказ в этой части неласково отзывается о самой большой харчевне страны- Поле чудес.
В целом, ужасы видимо ассоциируются со всем политическим и злободневным, бессмысленным и губящим.

Пуговицы рассказывает о более приземленной жизни, дневных заботах и вопросах. Есть в них что то милое сердцу, а есть грубоватое и пустое. Как в пуговицах, да.

Острова повествуют поначалу о житии Америки, но позже переносятся и на другие континенты.
Совершенно заворожила статья Русский человек на рандеву - о таинственном междуречье Андрея Макина. Русский человек во Франции пишущий на французском об абсолютном русском менталитете, но своей невозможности говорить и быть русским. Вот же оно, междуречье. Что же вам не понравилось? Вы же сами сказали : француз может прочесть, но не может понять. Русский поймет и примет за обыденность, но вряд ли прочтет. Не переводим мы своего бывшего соотечественника. Вот такой парадокс.

Туристы и паломники и Нехоженная Греция- бальзам для туриста в отставке, не можете поехать, так хоть почитайте как нужно быть туристом. А вообще да, поехать бы хотелось.

Пасха наверное моя любимая часть книги. Понравилась мне абсолютно полностью. Это такое личное и русское и домашнее. Рассказ о доме, книгах, кушаньях, русской истории. И очередная попытка воскресить Анастасию Романову. Увы, увы, но оставим диснею диснеево.

Изюм – это то, что когда-то было сочными ягодами под южным солнцем, а теперь лежит на тарелке кондитера сморщенными тараканчиками – покрупнее и помельче, золотисто-коричневый, потемнее и совсем почти черный. Он все еще очень полезен – в изюме калий, и его рекомендуют есть сердечникам.

Правда, диабетикам он противопоказан – слишком много сахара. Изюм так сладок, что если предполагается положить его в сдобу, долю сахара в тесте уменьшают – чтобы не пересластить.Мне неизвестно, какими ассоциативными подводками руководствовалась Татьяна Никитична, сочиняя название для вышедшего в издательстве «Эксмо» сборника, но автор аннотации не мудрствовал: «Эта книга для настоящих гурманов слова. Да и вообще, изюм – это лучшее, что есть в булочке». Тем самым нам дают понять, что под кодовым названием подразумевается то метафорическое значение слова «изюм», которое закреплено за ним давным-давно, и представленные работы – это отборное, любовно вымытое, обсушенное, разложенное на чистом полотенчике; то, что любая хозяйка со всем своим удовольствием не откажется добавить в булочку.«Изюм» Татьяны Толстой – собрание разножанровых публикаций, более и менее современных, более и менее злободневных. Здесь рецензии, эссе, предисловия, очерки, статьи и всякое тому подобное. Насколько они отборны, насколько лучшие – не могу судить. Могу лишь предположить, что сладкого Татьяна Толстая не любит и другим не советует.
Может быть, это оттого, что не время сейчас лакомиться? В искусстве вон – засилье черных квадратов, а черный квадрат «возвещает конец искусства, невозможность его, ненужность его, он есть та печь, в которой искусство сгорает, то жерло, в которое оно проваливается» и т.д. («Квадрат», 2000). Поэтому издаются журналы для тупых, например, «Men’s Health» – «В социальном плане читатель «Мужского здоровья» мыслится как внезапно разбогатевший дебил, не знающий, что делать с салфеткой … или с носовым платком …, гугнивый…, сервильный тупица, но в чем-то хитрован….» («Какой простор: взгляд через ширинку», 1998). Поэтому скульпторы повыродились в алчных бессовестных продуманов – «Он же тоже есть хочет, скульптор-то. Он же тоже смотрит на освещенные витрины с жареными курами печальными карими глазами собаки Павлова», – ничего не умеют, а лезут участвовать в конкурсах – «Восплачем, кстати, о судьбе скульптора, тяжела его доля. Душа у него, может быть, рвется лепить зайцев, а конкурс – на деда Мазая…» («Художник может обидеть каждого», 1999). Возглавляет колонну бессовестных скульпторов-продуманов Зураб Церетели, решивший вернуть Греции Колосса Родосского, – «Грозный бог Солнца видится Зурабу Константиновичу пожилым левшой с букетом профзаболеваний. Подвывих локтевого сустава, тендовагинит кисти, деформация стоп, возможно, ишиас – в общем, нетривиальное решение» («Дедушка-дедушка, отчего у тебя такие большие статуи?», 1999). И чего уж говорить о телевидении, где «балаганный Свидригайлов» Якубович «учит, что человек – это звучит подло, и показывает это на себе» («Человек!.. Выведи меня отсюда», 1999).

Мда, время-то и действительно несахарное. Дефолт, дороговизна, жрать нечего, на рынке обман, в Петербурге ввели «визитные карточки» (о, в Риге тоже такие были, они подтверждали, что ты житель города и имеешь право отовариваться в магазинах)… Русский язык стонет от безграмотности своих носителей, а тут еще английский напирает…

Обстановка в мире не слаще. Американцы в убожестве своей культуры разглядели объект для всеобщей привязанности – Микки-Мауса – и до отвращения преданно его любят, смотреть противно. Стоило некой фигуристке случайно (но публично) обронить короткую (но нелестную) фразу о Микки-Маусе, как вся страна решительно ее осудила.

А еще американцы постоянно друг с другом судятся, скуку собственной жизни компенсируют, интересуясь, что интересного происходит в жизнях знаменитостей, ну, и, конечно, при полном разгуле политкорректности курению прямо заявляют: нет!

Словом, нет никаких причин для сладких слов – и в сборнике их не найти. Зато несладких – сколько хочешь, знай зачерпывай.

.

Цитаты добыты путем произвольного перелистывания – куда взгляд упал, то и ладно.

Но что действительно заинтересовало меня, так это параллель Татьяна Никитична – Лев Толстой (который ей вроде как даже родственник). Не дает почему-то старик ей покоя. Снова и снова она вспоминает о нем – и всегда при этом кусается.

Кому как, не знаю, а мне тут слышится нечто очень похожее на зависть – зависть к человеку, который делал, что хотел, то есть то, что считал нужным. Считал нужным сапоги тачать – и тачал. Сама Татьяна Никитична такой роскоши себе позволить не может. Ей приходится подрабатывать «экспертом» в «одном из фондов России, существующем на американские деньги», и душить в себе тонкого ценителя «доквадратного» искусства, выдавая деньги проектам «мерзости запустения». А не выдавать нельзя – «иначе фонд закроют. А он кормит слишком многих в нашей бедной стране» («Квадрат», 2000). Ей приходится четыре месяца в году преподавать американским студентам, которых она глубоко презирает: «их словарный запас примитивен, грамматику они в школе не учили, о литературе у них представления, как у тапира» («Надежда и опора», 1998). Ей приходится таскаться по Красной площади с голландской съемочной группой, преодолевая раздражение: «Да, как же, пройдешь тут естественно, – в злобе думала я, косясь на просторы Диснейленда, раскинувшегося под морозным солнцем: на зурабовскую Анапу с медведями, на женские ноги коня, оседланного маршалом Жуковым, на свеженькую Иверскую часовню, похожую на пятигорский киоск над лечебным источником» («Ряженые», 1998).

…Изюм – это то, что когда-то было сочными ягодами под южным солнцем, а потом стало сладкой приправой в закромах кондитера. Но так было раньше, когда-нибудь во времена Елены Молоховец, именем которой американцы в очередной раз плюнули нам в душу, не пожелав разбираться в тонкостях русской кухни («Золотой век», 1992). А теперь времена изменились. А какие времена – такой и изюм.

«Изюм» Татьяны Толстой не сделает нашу жизнь сладкой. Напротив, нам напомнят, сколько мерзостей и неправильностей нас окружает, сколько поводов у нас для претензий… И лично я со многим согласна. Мне тоже не нравятся: Церетели, «Men’s Health», Якубович, Микки-Маус, перегибы политкорректности, авторитаризм и отсутствие новых хороших книг. Только в Толстого я бы не бросила камня. Но это, впрочем, их дела семейные… Я не про то. Выбранные темы, безусловно, характеризуют современность. Прямо нарочно, наверно, Татьяна Никитична выбирала самые актуальные – на каждом, пожалуй, форуме, поднимают темы про отсутствие культуры, про гибель русского языка, про дороговизну и т.д. И каждая такая тема – изюминка. Срааазу все прибегают копья ломать. Как это говорится – полемически богатые темы?

Но если это и изюм, то прогоркший и никуда уже не годный. Хотя постойте-ка. Одну изюминку я все-таки возьму положить в свою булочку – это история из Равенны. Хитрые итальянцы прилаживают под куполами храмов прожекторы, и если опустить монетку в механическую коробку, прожекторы какое-то время освещают мозаику, которую без них практически и не видать. Все стоят, пялятся в темный потолок и жлобятся. А потом вдруг кто-то начинает бросать монеты – одну за другой. И толпа раз за разом восхищенно ахает. «Как заколдованная стоит толпа грешников, подняв вверх лица». Монеты бросает слепой. «Он бросает монеты в темноту, и из темноты раздается голос, который рассказывает, как умеет, о великом утешении красотой» («Смотри на обороте»).

Я прочитала несколько рассказов и мне ужасно не понравилось! Думаю: "Что за нудятина?". Книжку отложила в долгий ящик. Но игра есть игра - сроки поджимают. Взялась читать опять - что ж делать-то? И тут я попалась. Рассказ за рассказом, рецензия за рецензией. Целый вихрь, поток информации, интересности. Ну, конечно, не каждый рассказ вызвал во мне интерес, местами бывали провалы, но тем не менее - книга мне понравилась.
А некоторые рассказы, на фоне текущей политической ситуации, вдруг кажутся опять актуальными и от этого становится просто жутко...

Прочла книгу больше месяца назад и специально оттягивала с рецензией, чтобы проверить, что именно останется в памяти. А в памяти остались ощущения. Вкус спелого сочного винограда всех сортов и цветов. Много витаминов и питательных историй. Названий "сортов" не помню, только содержание: Анастасия Романова, Малевич, Титаник, протестантская Голгофа, сон Петра Великого, феминизм... ну а насквозь пропитанный летом и специями очерк о Греции можно смело как есть печатать в туристических брошюрах! Были, конечно, ягодки с гнильцой, но без этого ни один урожай не обходится! В общем, очень рекомендую-с!

Как я поняла, это по большей части колонки для глянцев, написанные в основном в 90-е. Это первое, что я у неё читаю.
Татьяна Никитична владеет словом отменно, мастерски - не откажешь. Литературный дар виден за версту, профи 100%, есть чему поучиться, недаром даже свою школу создала. Всё здорово, но иногда её перехлёстывает, особенно что касается нелюбимых ею людей и вещей, с таким пылом и жаром она умеет их ненавидеть... Иногда эта страстность перешибает всё, и даже если я схожусь с ней во мнении, всё равно присутствует желание снизить градус.

Это сборник заметок о личной жизни, о девяностых в России, немного об Америке и даже — крохотный кусочек! — о Греции, о литературе, о разных людях, включая самозванную или нет великую княжну Анастасию. Разбит на пять частей: «Сны», «Ужасы», «Пуговицы», «Острова» и «Пасха».

Обложка отталкивающая. Какой-то кадавр, монстр, чудовище, вытянутое и серое на фиолетовом фоне. Она не обещает ни лёгкого чтения, ни приятного. И это оказывается скорее правдой, чем нет.

Если в общих чертах, через авторское омерзение местами пробиваться было сложно. Кое-что вызывало недоумение и вынуждало поискать дополнительную информацию, кое-что читалось легко и даже с сочувствием и пониманием образов, кое-что с почти профессиональным любопытством. Ещё осложняло чтение то, что я пыталась осилить нечто вроде блога или авторской колонки целиком, от начала до конца, как для вузовского исследования, не считаясь с тем, интересны ли мне темы, близок ли автор и тому подобное.

Мне не вполне понятно название. Почему изюм? Остаток прошлого, иссушенный солнцем жизни? Выжимка? Самое-самое? Но и сборник не единственный, и сладости изюма я тут не почувствовала.

Язык образный, ритмичный. Можно почерпнуть для себя, как и отчасти даже о чём писать, чтобы рассказы о жизни воспринимались интригующими историями, а не банальным отчётом.

По структуре в сборнике есть как отдельные эссе, рецензии и заметки, так и циклы заметок (о красоте и вкусах, о Титанике, об Анастасии).

Из историй очень понравилась первая — «Чужие сны». Фрагмент мифологии Петербурга, этот образ морока, сна, видения, безумной фантазии царя, решившего, что это «его болото», что эта сырая, промозглая местность станет хорошей столицей.

Петербург у Толстой неприютный, студёный, грязный, а вовсе не блестящая культурная столица, но и времена тогда другие были, и до сих пор, свернув с главных улиц нет-нет да и наткнёшься на немытые окна, заложенные кирпичом, частично битые и прикрытые картонкой. Что есть, то есть.

Кроме того, из любопытного для меня лично есть в сборнике пара рецензий: на журналы, кулинарную книгу и роман русского автора, писавшего на французском почти как на родном, но вынужденного говорить, что это у него перевод. Практически везде Татьяна Никитична говорит не только о самом произведении, но и о контексте. Будь то окружающая действительность или судьба самой книги.

Истории о жизни, понятное дело, глубоко субъективны. Не сказала бы, что это зеркало истории тех лет, но какие-то интересные образы есть: вроде множества бутафорских Лениных на Красной площади, делящих внимание прохожих. На нынешних Петров на Дворцовой похоже, не правда ли?

Вспоминая о Лениных, надо отметить, что здесь много резко окрашенных размышлений об исторических процессах и событиях XX века, а ещё об опыте жизни на Западе, но о них я, пожалуй, умолчу и в принципе закончу свой рассказ.

Как итог, понравиться не понравилось, но любопытно было. Думаю, ещё принесу пару вопросов и мыслей, на которые меня эта книга натолкнула.