Корней Чуковский

Появление в 2007 году книги Ирины Лукьяновой о Корнее Чуковском вызвало нешуточную журнальную полемику со всеми характерными для нашего литсообщества перегибами. Чуковед Евгения Иванова, наряду с верными замечаниями о неряшливой редактуре и повторах, выдвинула и такие обвинения, как профнепригодность биографа, необозначенное соавторство и компилятивный характер исследования. Якобы книга представляет собой лишь развернутый комментарий к дневнику Чуковского, написанный при непосредственной помощи Дмитрия Быкова, того самого, а по совместительству и мужа Ирины Лукьяновой. Критик Михаил Золотоносов выступил в схожем ключе, оскорбившись, что “неведомая” ему Лукьянова лезет со своими банальностями в большую науку (где сам рецензент, очевидно, широко известен). Быков, в том же 2007 году выпустивший в ЖЗЛ “Пастернака”, на страницах журнала “Новое литературное обозрение” вступился за супругу, подчеркнув, что “литературная кухня” у них разная, и пригрозил подать на Иванову в суд за клевету. Та немедленно ответила, да ещё и подключив тяжелую артиллерию в составе редакции журнала. Спустя несколько месяцев выступила и сама Ирина Лукьянова, которой, похоже, навсегда отбили охоту писать биографии: она заметила лишь, что Иванова плохо читала книгу и предпочла разбирать личность автора, а не его труд. Удивительная дискуссия с обвинениями вроде “Да ты кто такая?”, “Вас тут не стояло!” и “С кем спишь?!” вскоре стихла, не дойдя до кровопролития и судебных разбирательств , но оставив горькое ощущение, что за сто лет истории русской литературы методы изничтожения писателей мало поменялись. Всё так же им припоминают происхождение, моральный облик, заграничные связи и политические взгляды – и этого с лихвой хватает, чтобы обойтись без анализа собственно книг. Так “прорабатывали” и Корнея Чуковского. Только ещё кровожадней – в духе времени.

Сын швеи и еврейского студента, исключенный из гимназии самоучка, одессит в Петербурге – у неразборчивых оппонентов было чем попенять Чуковскому. Впрочем, К. И., известнейший литературный критик своего времени, и сам никого не жалел. Попасть под его перо боялись Брюсов, Гумилев и Ахматова; на рецензии Чуковского крепко обижались Анненков и Саша Черный, Бальмонт и Блок, считавший его поначалу демагогом и выскочкой. Лидию Чарскую же Чуковский попросту уничтожил, выставив примером плохого вкуса и литературной пошлости (при этом после революции, узнав о бедственном положении Чарской, К. И. выхлопотал ей пенсию). Он с большим удовольствием распинал на страницах кадетских журналов второстепенных писателей, доводя их до эпиграмм и белого каления. Его статья “Нат Пинкертон и современная литература” впервые обратила внимание на феномен популярного чтива и шире – массовой культуры, которую К. И. исследовал на протяжении всей жизни. В главном споре эпохи – между формой и содержанием, между “чистым искусством” и общественной пользой книги – Чуковский не принимает ничью сторону, по его убеждению, лишь созданное бескорыстно, случайно, бесцельно приобретает духовную ценность.

В то же время сам К. И. остро страдает от безденежья и писательской несостоятельности: журналистам и тогда платили немного, а замахнуться на большую литературу не позволяла самокритичность (рядом с Блоком и Горьким это неудивительно). Рефлексия, неуверенность в своих способностях, меланхолия – постоянное настроение дневника Чуковского – разительно контрастируют с жизнелюбивым, обаятельным, неутомимым писателем, на лекции которого по всей России собирались полные залы. Расцветавший в относительно спокойные времена, Чуковский прятался и убегал от потрясений своего века. Человек традиции, человек корней, которого на земле держали дела и семья, он не уехал и не свёл счёты с жизнью. Работа помогла ему пережить перелом.

Революция сделала Чуковского детским писателем, попросту закрыв иные пути. В голодном Петрограде, где К. И. носился в поисках средств существования для обитателей Дома искусств, где пытался издавать литературные журналы, где спасал книгоиздание вместе с Маршаком и Замятиным, было не до критики: книги и рецензии на них шли на растопку печей. Потом советская власть припомнила ему и сотрудничество с либеральной печатью, и командировку в Англию в 1916 году, и критику Горького, и якобы буржуазное происхождение – и окончательно запретила писать о современной литературе. Чуковский, удивлявший современников разнообразием интересов и эрудированностью, ушёл, как и многие тогда, в периферийные области: литературоведение, перевод, детскую литературу. И везде добился первоклассных результатов. Только сам К. И., должно быть, знал, чего ему это стоило.

Пришлось пережить и травлю сказок, и борьбу с антропоморфизмом (“чуковщиной”), и обвинения в космополитизме. Пришлось побороться за право трактовать Некрасова по-своему, за работу над мемуарами Репина, за правильный перевод Шекспира – Чуковский оставался беспокойным проповедником своей единственной религии, русской литературы. И стоически сносил упреки, в том числе и своей дочери Лидии, за неучастие в политических акциях, за то, что где-то давал слабину, что-то подписывал, кого-то не уберег. Всё это было, никто тогда не избежал компромиссов с властью, но между неизбежной гибелью в борьбе с системой и посильной повседневной помощью он выбирал последнее и неустанно хлопотал за литераторов, ученых, знакомых и родственников, иногда просто невинно пострадавших, от которых получал письма с адресом: “Москва или Ленинград. Корнелю Чуйковскому”. Каждодневная работа – вот рецепт выживания: вставать поутру, садиться за стол, писать, редактировать, корректировать, бегать по издательствам и учреждениям, просить, умолять, пропихивать… Терять детей, выживать в эвакуации, терпеть, когда травят и мучают, и работать, работать, работать. Поэтому, быть может, он не погиб, раздираемый изнутри, как Фадеев, не стал присяжным заседателем литературы, как Федин, не вертелся флюгером, куда прикажут, как Михалков, и душевно не истратился, как Шолохов. “В России надо жить долго”, говорил Чуковский. Наверно, это и есть урок, который можно вынести из его биографии: живи отдельно, своим миром, не сближаясь со злом, работай над любимым делом, не опускай руки, когда невозможно, и тогда победа, пусть даже моральная, останется за тобой.

Но как же не ценить «Крокодила»! Для многих читателей именно с него начинается русская литература. А потом узнаешь Чуковского-литературоведа, Чуковского-переводчика, Чуковского-мемуариста. В его дневниках — весь Серебряный век, а потом — вся советская литература. От Блока до Солженицына. От символизма до соцреализма. Со всеми был знаком, или дружил, или сотрудничал.

Потому и биография в серии ЖЗЛ — объемистый том. Читать интересно, поскольку, повторюсь, история великого Корнея — это ещё и история литературы. А события — от комических до трагических.

Вот молодой журналист, выучив английский язык по книжкам, едет спецкором в Англию — и обнаруживает, что никто его не понимает. И он никого.

А вот умирает от туберкулеза любимая дочка Мурочка, талантливая девочка, унаследовавшая способности отца. Та самая — «Дали Мурочке тетрадь, стала Мура рисовать». Знакомые с детства строчки видятся иначе.

По-своему благополучная судьба, со скидкой на людоедскую эпоху — без ГУЛАГа или высылки/эмиграции. Публиковали, да ещё как — имя знакомо каждому первому.

А вот что сам Корней Иваныч думал о своём времени? О современниках? Так ли уж был весел и беспечен? На чем основывалась его удивительная удачливость и писательская плодовитость?

И «Современники» Чуковского, и его жизнеописание — однозначно читать! У меня они шли подряд, одна книга хорошо дополняет другую.

Отличная большая книга про Чуковского. Очень полезна в развенчании стереотипов. А то все прочитали сказки и стали думать, какой это был милый дядечка, что сажал крокодила на диванчик и вообще. Но на его долю выпали почти все испытания 20 века - и Первая мировая, и революции, и голод в Петрограде 1920-х гг., и Великая Отечественная. И характер был непрост, да и судьба трагична: потерять троих детей еще при жизни немыслимо тяжело (в том числе и небезызвестную по стихам девочку Муру, которая тяжело умирала от туберкулеза и погибла в возрасте 11 лет), отступаться от своих убеждений, потому что следовало зарабатывать на большую семью, подвергаться нападкам и гонениям, чтобы в самом конце жизни, когда ни слава, ни благосостояние не были особенно уже нужны, быть осыпанным почестями со стороны властей. Просто книга о Чуковском как книга об эпохе и месте художника и человека в ней.

Мне кажется, на эту книгу невозможно написать обычную рецензию. Потому что рецензия так или иначе подразумевает рамки, такое-то количество слов, какое-то количество знаков, структуру, логику, одну-две цитаты. А я не представляю, как загнать восторг от книги в схему. Монументальное, безграничное, эпическое полотно скрывается под этой обложкой. И дело не в объеме страниц, хотя их действительно много (1024), а в объеме смыслов, погружения в жизнь, мысли и поступки выдающегося человека. Это широкая историческая ретроспектива, это кропотливый труд по изучению источников и множественное их использование в тексте. Войти в эту книгу, словно оказаться в соборе, где купол высоко над головой, простор и тишина, а стены покрыты фресками и письменами, и дочитав книгу, ты словно стоишь в самом центре, пытаясь охватить взглядом необъятное.

Ооох, опять я ударилась в патетику, но право, не могу и не умею по-другому, когда вот так… настолько… очень… В сравнении биографии с собором нет ничего сакрального, просто в голову приходят такие архитектурные метафоры, которые способны материально выразить монументальность и масштаб замысла. Мне так понравилось! Мне очень-очень понравилась эта книга.

Пока я читала ее, время от времени делала заметки, выписывала цитаты, целые абзацы, отдельные мысли. В этом вроде бы ничего удивительно нет, но здесь накопилось так много (5 вордовских страниц), что немыслимо их хоть как-то «впихнуть» в обычную рецензию.

Вот вы только послушайте:

«Бессонница была прямым следствием тонкости натуры, ее способности остро реагировать на мельчайшие раздражители – сейчас это называют сверхчувствительностью, гипер-сенситивностью. Все он замечал, на все откликался, все волновало его, заставляло думать и страдать. Он слишком много чувствовал, понимал, воспринимал, он брал у жизни слишком много материала для обработки и временами не мог с ним справиться».

Меня подкупило в этой биографии то, что перед нами, не просто пересказ, констатация фактов, а тонкое наблюдение за движением души, замечания такого рода, что безошибочно угадываешь – автор разбирается в людях. Конечно, это субъективно, порой в этой книге высказываются прямые оценки, чего вроде бы не должно быть (и что, если честно, всегда меня раздражало и мешало воспринимать материал), но тут всё было уместно, все оценки были мудры и точны. И несмотря на то, что книга о Чуковском, очень четко видно, где здесь Ирина Лукьянова. И если до книги ничего не знаешь о ней и не представляешь можно ли доверять этому мнению и этим оценкам, то после книги понимаешь, что доверять можно, и хочется прислушиваться, чтобы лучше понять героя книги.

«Стыдно за свой стыд. Стыдно за сам факт своего существования. Он защищался, выставляя колючие иголки навстречу чужому любопытству, прятался за фамильярностью, шутовством, иронией, скрывая свою уязвимость. Он пытался понять, где его место в мире, кто он такой».

Очень многое в книге было для меня открытием. Это маленькие истории из жизни Блока или Маяковского, Шкловского или Тынянова. Какие-то исторические факты, события, что удивляли меня и вновь заставляли тянуться к заметкам. Вот, например, история, случившаяся в годы Великой Отечественной:

«Чуковский перед отъездом в Ташкент закопал «Чукоккалу» на даче, случайно вернулся в Переделкино через несколько дней и нашел свой драгоценный альбом у соседа, уже предназначенный для растопки: тот решил, что К. И. закапывает сокровища, – и сразу же выкопал».

Или вот другая история. Мне привычно знать, что предметы искусства, множество культурных ценностей погибло в годы войны из-за фашистов, но не только. Советские войска тоже уничтожали.

«В Переделкине стоит зенитная часть и солдаты совершенно не щадят домов и того, что находится в них: «Новые обитатели городка писателей привели все в совершенное разрушенье и загадили, переносили вещи из дачи в дачу, раскурили Павленковскую библиотеку, трижды загорались дачи Сейфуллиной, Кассиля и Ивановых. Первые удалось отстоять, а Ивановская сгорела». Незадолго перед тем Пастернак отнес на дачу Всеволода Иванова для сохранности работы своего отца, знаменитого художника, которые отказалась принять на хранение Третьяковская галерея».

И да, конечно, библиотека, книги (редкие издания на английском языке XVII века из личной библиотеки Корнея Ивановича, которые жгли беспризорные дети в лесу), все это в годы войны не должно волновать «библиотека в конечном итоге неважна – когда революция, война, голод, смерть; когда история катит, лязгая гусеницами, по человеческим судьбам». Но меня тем не менее волнует, помогает понять, что произошло на самом деле. И насколько человеку плевать и на книги, и на картины, на все, когда идет война…

Но все это, история, психологический портрет, мудрые замечания автора, это же все вторично, первично – история жизни Корнея Ивановича Чуковского! Почему же ничего не говорю о нем? А потому что под большим впечатлением. Стою в том самом соборе, и понимаю, что невозможно охватить взглядом бескрайнюю жизнь. Конечно, есть хронологические рамки, есть годы жизни, потомки, наследие. Но штука в том, что некоторые люди оставляют такой значительный след в истории, они смогли дать этому миру так много, их духовная жизнь была так богата, что время становится вещью абстрактной, а материальные свидетельства (письма, дневники, статьи и проч.) всего лишь фрагменты, кусочки мозаики, элементы и части.
Эта книга не поет панегириков, не восхваляет бездумно, это вполне адекватная биография, но написанная с таким уважением и любовью, что невозможно остаться безучастным.

«В любые времена находятся читатели, предъявляющие Чуковскому два стандартных обвинения: в бессмыслице и в слишком страшных страшилках. В период гонений на сказку его бранили за чепуху и травмирующие детей стихи о людоедах. И сейчас интернет-обсуждения на форумах и в блогах полны стандартных читательских глупостей в духе «хорошую траву курил старик Чуковский», «зайчики в трамвайчике, жаба на метле, наверное, Чуковский сидел на конопле», «совершенно никакого смысла» – это с одной стороны… А с другой – «это же сценарий к фильму ужасов!», «„Муха-Цокотуха“ – это вообще не для детских нервов».

Критики действительно много, но со всем здравомыслием, обстоятельно и веско Ирина Лукьянова ответит на все обвинения. Даже самые нелепые.

Мне очень понравилась эта книга. Очень.

Эти строки - первое, что я всегда вспоминаю у Чуковского. Не дословно, правда, но образ сразу всплывает в моей голове.
Всплывал.
Много лет назад, когда я училась в начальной ещё школе, мы с классом ездили в Переделкино. В дом-музей Корнея Ивановича. И практически первым, что нас там встречало, было это самое чудо-дерево. Раскидистый клён, на ветвях которого висят крошечные башмачки, туфельки, целые грозди.
Чуковский и правда был для меня каким-то одним сплошным стереотипом.
Вечно шестидесятилетний улыбчивый дядечка, солнечный, невероятно добрый, ну и что же жизнь такого светлого человека могло наполнять ? Конечно только радость, ибо ну как еще можно быть таким источником бесконечной любви к детям и ко всему окружающему.
Как же обманчивы бывают фасад и остатки детских, по сути, воспоминаний.
Книгу Ирины Лукьяновой я читала параллельно с дневниками Корнея Ивановича. Это был двойной удар по сложившемуся в моей голове образу добродушного и наполненного светом дядечки.
Нет, конечно же, я не перестала считать Корнея Ивановича прекрасным писателем и действительно светлым человеком, но поразилась тому, как он смог оставаться таким, учитывая всё, что пришлось на его долю.

Сын Горничной, который ночами самостоятельно изучал всё, до чего только могли дотянуться его руки, жадно впитывающий в себя любую полезную и интересную для него информацию, которую он накапливал годами, не растеряв тот восторженно-юношеский взгляд на мир, и взамен за все эти чудеса, которые окружали его(а ведь и правда, мне кажется, что до самых последних дней Корней Иванович считал мир совершенно удивительным и немного волшебным местом, иначе как можно было создать то, что создал он?), он отдавал миру добро, которого на его долю выпало не так уж и много, в стократном размере.
Насколько восторженно я проглатывала все главы, повествующие о том, как молодой еще Коля Корнейчуков боролся за своё место в мире, жил, переживал свои юношеские проблемы, настолько же тяжело мне было читать дальше.
Человеку нужно с чем-то бороться, преодолевать трудности. Но когда они сопровождают тебя всю жизнь - руки опускаются.
Мария. Мурочка, "источник самой светлой радости и самого мучительного страдания".
Известно, что огромное количество произведений Корнея Ивановича было посвящено и вдохновлено именно ей, его четвертым ребенком, любимой дочкой, маленькой музой, которая так много пережила за свою совсем короткую жизнь. И Корней Иванович - вместе с ней, за неё. Каждое его письмо, каждая запись в дневнике, как-то касающаяся Мурочки, пропитана просто невероятной любовью. И такой же сильной болью.Конечно, тяжело переживать то, что твоё творчество не принимается, считается чем-то вздорным, но это не идёт ни в какое сравнение с осознанием того, что твой ребёнок медленно умирает.
Пронзительные главы, в которых описываются отношения Корнея Ивановича с Мурочкой, её жизнь, болезнь и смерть, пробирают до дрожи.
Как он смог не сломаться даже после этого?

В доме Чуковского есть узкая лестница с высокими ступеньками. И пружина, которую ему прислали американские физики. Они исследовали колебания волн, и выяснили, что такая пружина способна сама спускаться по ступеням.
Маленьким посетителям и сейчас показывают, как задорно она переваливается с ступеньки на ступеньку. Как это делал когда-то Корней Иванович.

При всей моей любви к замечательному литератору Корнею Ивановичу Чуковскому, я очень мало знала о нём. Для меня он всегда был всего лишь отличным детским писателем, автором всем знакомых с раннего возраста строчек. Конечно, я слышала упоминания в связи с его именем «циркуляра о кухаркиных детях», «Чуккокалы», Ильи Ефимовича Репина, дачи в Переделкино, читала его добрую книгу «От двух до пяти» и на этом, пожалуй, всё. Книга Ирины Лукьяновой раскрыла передо мной образ замечательного человека с непростой судьбой, великого представителя своей эпохи, которому за отмеренные ему свыше годы довелось пережить столько различных событий, сколько хватило бы на несколько жизней. Незаконнорожденный сын крестьянки из Полтавской губернии Е. О. Корнейчуковой и Э. С. Левенсона – Николай Корнейчуков с детства сталкивается с превратностями судьбы. «Мамин секрет» нанес огромный отпечаток на всю его жизнь. Лукьянова пишет, что окружающие относились к Николаю «немножко брезгливо» с самого детства. Небезызвестный «циркуляр о кухаркиных детях» не позволил ему получить образование в гимназии, но, несмотря на это Николай сам много занимался, постоянно читал, отличаясь незаурядной эрудицией. С ранних лет начался его труд на литературном поприще - дело, которое сопровождало его всю жизнь до самых последний дней. Можно много говорить о его творческом наследии, одно перечисление которого могло бы занять в отзыве значительное место. Упомяну лишь, что Корней Чуковский (псевдоним этот он взял в начале XX века) писал критические статьи для различных журналов, занимался переводами и много сделал для теории художественного перевода, славно поработал на благо детской литературы, долгие годы трудился над наследием своего любимого поэта Н. А. Некрасова, пытался писать идейно выдержанные советские произведения и наконец, стал родителем огромного количества любимейших детских персонажей – Мухи-Цокотухи, Бармалея, Айболита, Крокодилища и многих других.

Можно смело сказать, что литература была для него буквально всем, начиная от способа прокормить рано созданную семью и заканчивая попыткой трудом забыться в последние годы, отвлечься от неминуемо приближающейся старости. А самое главное, стержнем, помогающим Чуковскому переживать нелегкие годы, которых на его долю выпало огромное количество. Судите сами: революция, две мировые войны, голодные годы в Санкт-Петербурге, собственный арест и арест и ссылка дочери Лидии, смерть троих детей, младшая из которых Мурочка умерла в 11 лет, смерть любимой жены, годы сталинских репрессий, борьба с «чуковщиной», и наконец, собственная смерть не от старости, а от тяжёлой болезни в мучениях. Судьба никогда не была к нему благосклонна, но несмотря на это, он остался для нас именно Добрым Дедушкой Корнеем. Таким он старался быть и для окружающих его людей. Даже в самые трудные для собственной семьи времена, часто несмотря на то, что в своё время кардинально расходился с этим человеком во взглядах, он всегда стремится помочь, облегчить чью-то судьбу, похлопотать за кого-то. Незадолго до смерти из больницы он помогает Зое Задунаской и Л. Э. Любарской, которые тоже одна за другой попали в больницу и оказались там в непростых условиях. Это лишний раз доказывает, какое всё-таки огромное сердце было у этого великолепного человека. Человека с большой буквы!

Нужно добавить, что такую личность, как Корней Чуковский, конечно же, невозможно рассматривать вне истории. И Ирине Лукьяновой удалось в своей книге создать не просто биографию одной персоналии, а настоящий срез эпохи. Живым интересным языком автор рисует перед нами картины прошлого, давая происходящему свою оценку. А о скольких исторических личностях мы узнаём из этой книги, даже трудно себе представить. Ахматова, Блок, Маяковский, Репин, Пастернак, Сологуб, Вигдорова, Некрасов, Солженицын, знаменитый физик Матвей Бронштейн, и конечно, его собственные Николай Чуковский и Лидия Чуковская, которые пошли по стопам отца и выбрали своим поприщем литературу – это только малая часть упомянутых в книге персон.

Книга включает в себя 4 части: Провинциал, Просветитель, Подозрительный и Патриарх. Каждая из частей разбита на главы, а те в свою очередь состоят из эссе, посвященных тому или иному событию в жизни писателя. Чувствуется, что Лукьянова провела огромную работу по сбору материала, она цитирует огромное количество источников и анализирует происходящее со знанием дела. Но нельзя сказать, что она навязывает читателю какие-то свои представления. Для меня она всё-таки осталась, как и полагается в таком случае творцу, тенью своего героя.

Я очень советую, найти время и возможность для того, чтобы прочитать эту замечательную книгу и открыть для себя с другой стороны того, кого все мы знаем с самого детства.

Корней Иванович - Человечище. Интересно, что вышло бы, родись он в другие времена. Не будь в его жизни революции, войны, великих чисток, цензуры, борьбы с чуковщиной... Эх, если бы да кабы.
Всё же вышло как вышло. У сказочника, автора развесёлых детских стихов вся жизнь была борьбой. Безотцовщина - шрам до последних дней. Постоянная неустроенность. Друзья, сгинувшие в сталинских застенках. Революция и война, изуродовавшие страну. Цензура, смеявшаяся в лицо и хлеставшая по щекам. Характер, с которым тяжело прежде всего самому. Непрерывное самосовершенствование и вечное недовольство собой. Четверо детей, из которых трое умерли при жизни К. И. Исковерканная судьба старшей дочери. И под конец - любовь и ласки властей. Только вот поздно уже и ни к чему.
"Корней Чуковский" - монументальный труд. Портрет человека и портрет эпохи. Анализ событий, поступков и слов, отразившихся в работах К.И. Развеянные легенды. Правда, ранее сокрытая сплетнями. И в каждом слове - огромная любовь и уважение к К.И.

Пожалуй, это самая большая книга биография (991 стр. мелким шрифтом) из серии ЖЗЛ, которую я читала. И всякий раз узнавая подробности о жизни знаменитых людей я не перестаю удивляться их личным качествам далёким от идеала. То же произошло и с Чуковским - известным детским сказочником, стихи которого заново возникли на моем горизонте с рождением ребенка. Побывав полтора года назад в его доме-музее в Переделкино, я захотела узнать о нем побольше опираясь на восторженные отзывы экскурсовода, да и вообще приятную атмосферу дачи. Какого же было мое удивление узнать из книги, что Чуковский был очень вспыльчивый, замкнутый, льстивый, сломанный, страдающий из-за своей незаконнорожденности, бил мать, изменял жене, сожалел, что рано завел семью, так как заботы о ней не дали ему как следует выучиться, пережил троих из четырех своих детей и жену. Но его поразительная работоспособность и жажда к знаниям достойны всяческого восхищения, особенно на фоне того тяжёлого времени, в котором он жил. Чуковский очень много помогал своим знакомым, любил детей и занимался их проблемами. Лукьянова хорошо и подробно описала дореволюционное и советское время полное голода и безденежья, притеснений литераторов и политических событий. Читая ее я сама погружалась в то время и сопереживала реальным героям. Однако автор слишком много пишет о болезнях в семье Чуковского, о его бесконечной бессоннице, жалобах на старость и мелочной нескончаемой борьбе с критикующими его издателями. И наоборот мало пишет про жизнь его детей и почти ничего про внуков. Нечестными кажутся и постоянные жалобы Чуковского (из его писем и дневников) о том, что он все время "нищий и без копейки денег", в то время как каждый год писатель ездит или в санаторий, или снимает дачу, имеет домработницу и секретаря, помогает взрослым детям, а после сделки с властью (устав от ее гонений) покупает себе "Москвич" - роскошь доступную немногим; его возит шофер, и он даже строит библиотеку на собственные средства. Очень любопытно в книге описаны и отношения Чуковского с Репиным, Маяковским, Горьким, Маршаком, Пастернаком и Солженицыным. Автор много рассказывает о литературной деятельности известных современников Чуковского, и это очень расширило мой кругозор. Книга такая длинная, что я даже успела срастись с ней и прикипеть. Жалко было заканчивать чтение. В музее мне порекомендовали прочитать дневники Чуковского, которые он вел почти всю жизнь. Возможно чуть позже я прочитаю и их.

Это огромная и очень обстоятельная биография, так что читала я ее целый месяц. Корней Чуковский прожил 87 лет, и, пока перелистываешь страницы, порой удивляешься, как мог человек, родившийся в царствование Александра III, хлопотать о Бродском, слушать песни Галича и читать первые книги Солженицына. Чуковский прожил несколько эпох, которые в нашем сознании вряд ли пересекаются как имеющие что-то общее: он начал печататься в начале века и до последних дней, до 1969 года, продолжал литературную работу. Так что эта книга рассказывает не только о биографии Чуковского, но и дает почувствовать ход истории, каково вообще было быть писателем или просто жить в те или иные годы.

Почти все времена, в которые довелось жить Чуковскому, приносили ему несчастья. Вся его жизнь — это сплошные трудности и катастрофы. Незаконнорожденный сын прачки, исключенный из гимназии и не получивший никакого официального образования, человек, всю жизнь трудившийся, но несколько раз переживавший с семьей голодные времена. Чуковский похоронил не только свою жену, но и троих детей, его зять был арестован и расстрелян. Нам он кажется одной из главных фигур детской литературы, чьи книги, наверное, знают все дети до сих пор, но сейчас трудно представить, что во всех областях свой литературной работы Чуковский сталкивался с тем, что его запрещали, не печатали, прорабатывали. Конечно, мы уже все привыкли к тому, что, наверное, не было в эти времена ни одного писателя, которого бы это не коснулось, но тут как-то неприятно ужасаешься: боже, чем могут не понравиться эти сказки? Как вообще можно к ним придраться, что им предъявить? Ан нет, можно: сказки, в которых, например, медведи едут на велосипеде, никак детей к труду не приучают, не формируют в них правильного советского человека, они развивают в детях вредные фантазии и вообще ненаучны. На фоне всей жизни Чуковского его последние годы, когда он был патриархом, как называет его Лукьянова, кажутся уже чем-то чудесным: писатель построил в Переделкине детскую библиотеку на собственные средства, ездил в Англию, где он был удостоен степени доктора литературы honoris causa Оксфордского университета. Но во все периоды его жизни, и благополучные, и неблагополучные, удивительно читать о том, что несмотря ни на что, у него еще есть силы, он не ломается и способен работать и находить если не источник вдохновения, то просто способность жить дальше.

Отчасти из-за этих гонений и получалось, что Чуковскому постоянно приходилось уходить в смежные области литературной работы: критику, детские книги, некрасоведение, переводы и теорию перевода, педагогику, исследования массовой культуры. Не давали работать в одном месте — приходилось идти в другое, и горько понимать, что мы не знаем, чем бы он на самом деле занимался, если был бы свободен, что именно бы написал. В книге Лукьяновой хорошо рассказано о его критических и литературоведческих работах, так что те из них, с которыми я не знакома, хочется немедленно найти и прочесть. Думаю, что если биография вдохновляет на то, чтобы открыть какие-то другие книги, то она однозначно стоит потраченного времени. Несмотря на внушительный объем, читается она довольно легко.