Пирог с крапивой и золой

Если бы они стояли чуть левее или правее, я бы ничего не увидела. Я узнала ее строгий пробор и модную стрижку, узнала клетчатое пальто на двух пуговичках, которые стягивали его полы ниже талии. Я узнала ее по одежде и хотела помахать ей, чтобы перебить мельтешение вокруг, чтобы она посмотрела в ответ и улыбнулась мне, показав мелкие, точно молочные, зубы.

Моя рука еще болталась в воздухе, когда я почувствовала, что что-то не так. Неправильно. Жутко даже. Я еще махала, когда между движущихся ряженых фигур разглядела рядом с ней отца и мать. Женщина, так похожая на Дану, стояла, опустив взгляд, как монахиня. Лицо ее было серое, выцветшее, будто она годами не выходила на улицу. Рукава французского пальто с меховой опушкой болтались вокруг ее тощих запястий, как на огородном пугале. Правее Данки стоял ее отец. Я сразу поняла, что это он — круглое брюшко, жизнерадостно торчащие кверху усы. Колбасный магнат. Рука на плече дочери.

Я еще не успела замереть, отвернуться, когда заметила, как рука мужчины бледным пауком сползает за модный низкий ворот клетчатого пальто Даны, все ниже, ниже. Потом его пальцы сжались в горсть. Стиснули хищно. И не раз.

Никто не увидел бы. Все смотрели на ряженых.

Мне стало так страшно, что подскочил к горлу горячий скользкий ком.

В этот миг Данута повернула ко мне восковое лицо. Оно не было из воска, я не заговариваюсь. Но на единственный миг на нем застыла та же мука, как на лице той фигуры со вспоротым животом, которую я нашла за черной дверью.

Сначала я ничего не понимаю. На темной брусчатке лежит бесформенная груда, тряпичное нечто. Она не шевелится, не издает звуков. У этой груды много углов, будто кто-то засунул в коричневый мешок все линейки, какие нашел в классных комнатах пансиона. Все просто: кто-то выкинул мешок со старыми школьными вещами из окна. Кто-то из наставниц просто избавляется от мусора, готовясь к продаже здания. Все в порядке.

Мне почти удается выровнять дыхание, когда я замечаю что-то неправильное, отчего вся моя версия идет прахом.

Я вижу белую руку с белой манжетой школьной формы. Вижу ноги в серых шерстяных чулках. Их не две. Ступаю медленно и деревянно, как сомнамбула. Рот наполняется горячим металлом — прокусила язык. Я замираю в шаге от того, что разбилось о камни. Мое дыхание облаком застывает перед лицом.

Две головы. Пшеничные волосы и медовые. И только одно лицо, с которого строго смотрят синие глаза. Живые. Клара поднимает руку из черной лужи, в которой утонуло лицо Марии, и хватает меня за щиколотку. Мне так плохо, что я даже не могу пошевелиться. Клара открывает рот и пытается что-то сказать. На ее губах надувается темный пузырь и лопается без единого звука. Хватка слабеет.

Едва почувствовав это, я бросаюсь прочь со всех ног.