Arm of the Sphinx

Если бы только злые люди выглядели злыми, в мире было бы намного меньше проблем, но, по её опыту, внешность не имела ничего общего с характером.

Когда берёшься за что-то  новое, всегда наступает минута, в которую всё кажется зыбким и хрупким.

В этом беда заурядного человека: покажите ему нечто возвышенное, и он вспомнит о своей сути.

Каждый из нас на самом деле предоставляет собой множество. Я не тот, кем был сегодня утром, и не тот, кем был вчера. Я цепь собственных отражений, тянущаяся сквозь время. Каждый из нас, о великодушный читатель, толпа внутри толпы.

У всех есть слабости. Не у всех есть сильные стороны.

Надо простить самого себя. Надо вымолить прощение, которого я заслуживаю. И надо сделать свою жизнь чем-то большим, нежели попыткой рассчитаться за прошлые неудачи.

Сенлин пробрался через первую главу и заключил, что книга представляет собой переполненную интеллектуальную плевательницу.

Я знал мальчика в школе,  который выпал из койки во сне, ударился головой и больше не проснулся. Утешаю себя этим ужасным воспоминанием всякий раз, когда смотрю на пропасть, которая следует за мной, как тень. Мы все живём на смертельной высоте.

Он уже сбил с веревок пару атакующих, орудуя аэрожезлом. И собственная жестокость подействовала, как стаканчик бренди, наделив ясностью мыслей и бдительностью. Было очень странно обнаружить у насилия такой эффект, и он задался вопросом, не похоже ли оно на бренди в другом смысле: вдруг насилие в малых дозах отрезвляет, а в избытке – пьянит? Можно ли вершить убийства ответственно, соблюдая некое подобие приличий? Неужели жестокость, как вино, была повитухой философии?

История – это любовное письмо, адресованное тиранам и написанное кровью побежденных, забытых, изгнанных!