Оно даже не прошло

Ещё мы придумали игру — надеюсь, опробуем её, когда я смогу выходить на улицу. Мы выберем случайную точку на карте города и поедем туда. Затем мы будем по очереди брать командование: сначала Лиза спонтанно решит, куда мы двинемся и что будем делать, а через двадцать минут я перехвачу эстафету и точно так же, повинуясь первому решению, поведу её за собой. Мы будем задавать как можно меньше вопросов и постараемся как можно меньше знать наперёд, мы будем непредсказуемыми и непредвзятыми, мы будем гулять, пить, петь и заниматься любовью. Это будет противоположность сеансам: нелогичное, чистое, человеческое настоящее, о котором ты не знаешь почти ничего.

Может быть, это звучит наивно. Зато я со смехом представляю, как чертовски сложно будет вычислить сеанс с нашим участием.

И ещё сложнее — объяснить.

Лиза в последнее время говорит, что не видит большого смысла в нашей работе. Современные исторические труды, с которыми она сталкивается, захлёбываются от переизбытка информации и редко сообщают что-то действительно новое.

Например, она говорит, за последние десять лет появились тысячи научных работ о Холокосте, основанных на сеансах, и ни одна не приближается к пониманию того, что произошло в Германии сотню лет назад, — скорее наоборот. Собранные фрагменты сами собой рассыпаются в руках, как только попытаешься составить из множащихся свидетельств единую картину, а даже если и получится это сделать, то никто не заинтересован в обобщениях. Люди доверяют конкретике, которую с лихвой поставляют сеансы, а не абстрактным построениям, возникающим за письменным столом. Лиза говорит, что чем дотошнее мы исследуем прошлое, тем фальшивее оно становится.