The Mask of Loki

Во всех этих жизнях он сражался с мечом, пистолетом и просто голыми руками. Он покупал и продавал конину и бриллианты, бумагу и земли, старинные автомобили и сомнительную живопись, наркотики и спиртное, музыку. Он делал детей, вино, карьеру, покаянные жесты. Он плел любовные интриги, рыбацкие сети и паутину обмана; созерцал мимолетные видения и разнузданные сны. Он сеял пшеницу, кукурузу и панику, разводил телят, гладиолусы и канитель, возводил соборы и напраслину. Он растрачивал деньги и время, силы юности и отцовские наследства. Он считал часы в залах суда и приемных врачей, на вокзалах и в аэропортах. Ходил на деловые встречи и похороны, поминки и маскарады, совершал восхождения на вершины и падал в пучину отчаяния. А однажды он отправился в Святую Землю, чтобы там умереть.

Из опыта многих жизней Том Гарден узнал многое, то, о чем Томас Амнет, Рыцарь Храма, даже не подозревал.
При всей своей искушенности в европейских политических, финансовых и религиозных тонкостях Томас Амнет оставался человеком своей эпохи. Стремления его были прямолинейны, вкусы незатейливы. Он выучился сражаться широким мечом, колоть и рубить, бросаясь вперед всем телом, как кабацкий скандалист. Его магия основывалась на грубых принципах точки опоры и рычага: нажми здесь, и там возникнет истина. Но сложная ритмика джаза, острое воздействие лизергиновой кислоты, парадоксальная техника айкидо — все это было скрыто от крестоносца.
Для Томаса Гардена эти сложнейшие реалии были жизнью. Дюжиной пар глаз следил он за суровым процессом становления человеческого духа, за теми проблемами, с которыми Европа и Новый Свет сталкивались по крайней мере с семнадцатого века. Все это началось (словно картинка вспыхнула перед мысленным взором), когда джентльмены отказались от своего утреннего пива и зачастили в местную кофейню, разрабатывая великий проект Просвещения. За этим последовали полифоническая музыка, словари, дифференциальное исчисление, комедии нравов, труды Спенсера, жаккардовое ткачество, орфография, паровой двигатель, венские вальсы, ударный капсюль и барабанный механизм, окопная война, внутреннее сгорание, четырехтактная гармония, синкопирование, кристаллический метамфетамин, двоичное исчисление, искусственные спутники, волоконная оптика, газовые лазеры и девятизначный персональный код.
И теперь как мог Хасан, древний человек из убогой палестинской пустыни, выстоять против того, что Том Гарден знал, умел, против того, кем он стал.
Впрочем, он мог попробовать.

Во всех прошлых жизнях он сражался мечом, и пистолетом, и голыми руками. Он покупал и продавал конину и бриллианты, ценные бумаги и земли, подержанные автомобили и сомнительную живопись, наркотики и крепкие напитки, музыку. Он занимался любовью и делал детей, писал сонеты, делал вино, и карьеру, и покаянные жесты. Он плел любовные интриги, рыбацкие сети и паутину лжи, тонкие видения и грубые сны. Он сеял пшеницу, кукурузу и панику, разводил телят, гладиолусы и канитель, возводил соборы и напраслину. Он тратил деньги и время, молодые силы и отцовские наследства. Он считал часы в залах суда и приемных врачей, на вокзалах и в аэропортах. Ходил на деловые встречи и похороны, поминки и маскарады, поднимался на вершины и падал в пучину отчаяния. А однажды он отправился в Святую землю, чтобы умереть там.

Элиза 212 и ее Другой установили контакт с искусственным интеллектом на другом конце оптического кабеля. Это оказалось довольно ограниченное существо, занятое обработкой информации с датчиков, которую оно могло обсудить со своими собеседниками, но не могло продемонстрировать графически. В основном это был одноканальный ввод данных, хотя порой проскакивали матричные массивы и широкодиапазонные вводы, которые могли быть считаны с видео или с матричных дисплеев. Общаясь в диалоговом режиме, ИскИн постоянно бормотал себе под нос формулы.
Элиза назвала его «одержимым».
Другой назвал его «своим парнем».

Саладин взобрался на шаткую гору подушек и попытался устроиться поудобнее. Он поерзал, перенося свой вес из стороны в сторону и проверяя устойчивость сооружения, чтобы потом не свалиться в самый неподходящий момент. Но гора, сложенная не менее искусно, чем фараоновы пирамиды, оказалась достаточно надежной.
Саладин привык иметь дело с более цивилизованными противниками, которые соблюдали должный этикет даже после поражения, даже измученные зноем и жаждой. Пленному мусульманскому шейху известно, что в шатер победителя надобно вползать на коленях, на коленях и локтях, даже на животе, если потребуется, голову держать как можно ниже, выражая полную покорность военачальнику, захватившему его. Но эти христианские аристократы не знают правил приличия. Они войдут в шатер прямо и будут стоять во весь рост, словно это они победители.
Его придворным непозволительно лицезреть подобное унижение своего султана. Для того-то и была сооружена пирамида подушек.

На дальнем конце платформы стояли двое. Стараясь не пялиться открыто, Гарден украдкой разглядывал их. Женщина крепкого сложения и неопределенного возраста и ребенок — маленький, щуплый, угловатый. Прямое хлопчатобумажное платье цвета хаки скорее подчеркивало, чем скрывало полноту женщины. У Гардена беспокойно забилось сердце: что, если это платье на самом деле длинный плащ, скрывающий кольчугу? Если так, то ребенок — не более чем прикрытие, беспризорник, нанятый за доллар.
Пока он рассматривал этих двоих, теперь уже откровенно, не стесняясь, его новое видение выделяло определенные детали. Он обратил внимание на то, как женщина переступает с ноги на ногу, как заботливо закрывает ребенка от его пристального взгляда, изучил особенности ее фигуры. Все в порядке. Это самая настоящая мама с ребенком. Теперь Гарден мог спокойно заняться изучением карты, висевшей на стене.

На почте клерк потребовал для паспорта настоящую эмульсионную фотографию, а не заверенный компьютерный оттиск. Ее можно было сделать на месте. Приверженность госдепартамента к таким старомодным вещам показалась Тому гарантией незыблемости порядка, особенно порядка бюрократического. Это было также реверансом в сторону ограниченных технологических возможностей Менее Развитых Стран, куда мог отправиться владелец американского паспорта. Как ни странно, плоское зернистое изображение походило на него точно так же, как отражение в зеркале по утрам, — радужная голограмма не была на это способна.

Переступая полосу плещущейся воды между паромом и причалом в Уэртауне, Том Гарден вздрогнул от видения всех вод мира.
Семь десятых планеты покрыто водой, оканчивающейся здесь, у просмоленных столбов и асфальтового покрытия обманчивой суши. За причалом были низкие песчаные дюны и колючая трава, с трудом отвоевывающая место у соленой топи. В этом мире нигде не было жестких границ, кроме как сотворенных руками человека — вроде этого причала. Даже береговая линия с высокими скалами, поднимавшимися вдоль всей Калифорнии, была окаймлена полосой пляжа, где песок с водой перемешивались в прибрежный кисель, хоть и не жидкий, но все же размытый. Даже края ледников представляли собой беспорядочные морены из осколков льда, перемешанных с гравием.
Пока часть его сознания плыла в этих видениях, Гарден двигался по главной улице к станции подземки.