Кристина

Первый сон новорожденного похож на сон путешественника в конца долгого пути - он покоен, глубок, безмятежен.
Дитя находится на грани непонятного прошлого и столь же непостижимого будущего; оба распростерли над ним свои крылья.
Но когда, отдохнувший, он покидает темноту и тепло воспоминаний, от них остается лишь положение, которое
привычно принимает его тельце и сморщенные ручонки, тянущиеся под подбородок, - глаза его уже смотрят в будущее.
Каждый день отмечен новыми успехами - это, может быть, всего лишь что-то едва уловимое во взгляде, движение пальцев,
учащихся хватать, но еще не знающих, где найти предметы, за которые можно крепко уцепиться.

Сейчас, когда мы взрослые, нам нельзя проникаться жалостью к себе. Это непозволительная роскошь, и понять это - значит сделать первый шаг на пути к мужеству. Однако нам простительно сколько угодно жалеть себя в юности, ибо это все равно, что жалеть кого-то другого, одно из наших "я", которых в нас так много и которые последовательно сменяют друг друга, так что лишь в итоге жизни мы до конца познаем себя. Тогда, если случится сделать неожиданное открытие, уже поздно что-либо изменить. А в молодости сколько в нас этих "Я",и одно способно удивляться другому, а порой и жалеть его.
Влюбленная молодость может страдать снобизмом, поскольку материальные блага кажутся ей своего рода безопасностью, которую нет еще умения оценить и с духовной стороны. В молодости мы со страхом отдаем свою судьбу в чужие руки, и в это путешествие в чужую далекую страну хочется взять с собой знакомые предметы - шелковистый ковер, позолоченную вазу, монету со знакомым профилем. Мы уверены, что знаем, что такое деньги; мы думаем, что знаем, что такое "положение". Мы жаждем их не потому, что алчны или расчетливы, а потому, что ищем утешения. Лишь став взрослыми, мы ничего не требуем от любви, ибо из чужой страны она нам стала родным домом.

Мне кажется, мы часто обрекаем себя на излишние терзания, когда приписываем другим то, что испытываем сами. Если бы мы не делали этого, мы были бы куда более счастливы и, безусловно, намного хуже. Мы не можем отмахнуться от человека только потому, что он эгоист или злой. Он способен страдать не меньше, чем самые бескорыстные и благородные из людей. И пока мы не знаем истинной меры его страданий, мы должны считать, что они так же велики, как были бы наши собственные, и должны вести себя так, как будто это действительно так.