Swann's Way

Вот и всё, что я могла бы сказать в отзыве.

Но постараюсь рассказать чуть больше.

Единственное, что мне понравилось - то, как правдиво и тонко он передает людские чувства. Я буквально ощущала все написанное, возвращалась к этим ощущениям, испытанным мной, как и героем, когда-то в жизни. 

Но на этом, пожалуй, и всё.

Книга написана для того, чтобы прочувствовать ее. Там нет сюжета. Ты читаешь просто льющееся сознание. Поток чужой мысли. Ты тонешь в нем и барахтаешься, пытаясь выбраться из глубин этого моря. И вот вроде ты пытаешься нащупать смысл происходящего, смысл прочитанного. Но его нет. И ты просто тонешь.

Я не знала об авторе до того дня, как мне посоветовали его книгу. Но открыв ее, я решила узнать о нем больше. И главное, что я поняла - он написал что-то невероятное, что-то гениальное, сложное и заумное, что оценит только выдающийся разум.

Как показала практика, это не так. Единственное, что правдиво - произведение достаточно сложное для восприятия, вот и всё.

Да, не отрицаю, ценитель и любитель найдет в книге что-то своё, и будет воспевать оды творчеству автора, как и тысячи его поклонников. Но эта бессюжетная мешанина просто не мое.

И я понятия не имею, как и зачем было писать в таком роде целый цикл.

Мыслей много. Первая глава неспешная, не один раз хотелось закрыть глаза, и просто плыть вместе с героями по течению их жизни. И предложения на полстаницы, не помню у кого еще я такое встречала, пока дочитаешь предложение до конца, забудешь, что в начале) Описание детства главного героя, многочисленные тети и дяди и бабушки с дедушками и их жизнью, знакомство его семьи со Сванном, и почему то отторжение его. Вторая глава как глоток воздуха, знакомство Сванна с Одеттой, их отношения, эмоции. Все время мне было жаль его, казалось, что она его банально использует, и когда в конце он говорит, "что она даже внешне мне не нравилась" я подумала о аллилуйя он прозрел. Третья глава о детской любви героя к дочери Сванна. И тут же я узнаю, что линия Сванн -Одетта имеет продолжение и какое... В общем хочу продолжения.. Не прям сейчас, но в принципе.

Первая книга из цикла «В поисках утраченного времени» и мое первое знакомство с этим автором. Прежде всего стоит сказать о прекрасном слоге Пруста, он очень красив. Это музыка слов, мягкая, мелодичная, увлекающая в мир красочных образов и разнообразных чувств. Разговор с читателем ведётся очень неспешно, здесь главное - не действия, а глубокий психологический анализ того, что чувствуют герои, что они переживают, видят, о чем думают.

Тут и детские воспоминания, первая влюбленность, и уже взрослая, зрелая любовь, ревность. Благородство и низменность, высокие моральные качества и развращенность или глупость. Тут также и о красоте, искусстве, неповторимости момента, о прекрасном в мелочах.

Автор рассуждает о недостатках и пороках современного ему общества. Так, например, меня очень тронуло, как маленький ребёнок все ждал каждый день, когда же к нему мама подойдёт поцеловать перед сном, и переживал, что сегодня у них гости и она не придёт. Мальчику так мамы не хватало, а его пытались воспитывать в какой-то чрезмерной строгости..

Очень понравилась книга, буду с удовольствием продолжать чтение этого цикла.

«Во время сна человек держит вокруг себя нить часов, порядок лет и миров.»

Наконец я прикоснулся к жемчужине французской литературы! Этот удивительный ум Марселя Пруста, его способность доносить информацию такими красноречивыми словами и глубокими мыслями поразили мое воображение. Казалось, ты пребываешь во сне и кто-то рядом нашептывает тебе все те истории, написанные в книге, и вдруг все проясняется, сон рисует всю картину, ты видишь, как мальчик продолжительно рассказывает о своей жизни. После, окунаешься в мир, где отношения Свана и Одетты начинают волновать тебя. Эта больная любовь заставляет улыбаться и тут же щуриться во сне.

Роман в полной мере оправдал возложенные надежды. Уже с первой страницы я был в плену у этой книги. Кто-то считает Марселя Пруста нудным и скучным, но поспорить с величием этого замечательного писателя нельзя.
Итак, в первой части произведения вам представляется возможность побывать в Комбре и поселиться там на добрых двести страниц. Далее, вы окажетесь в лабиринте любовных отношений между Сваном и Одеттой. Меня удивило то, как сложились обстоятельства этой главы – умный и вежливый Сван оказывается за домом Вердюренов, которым, наоборот, он показался совсем другим человеком. И далее вы уже будете «бродить» в перипетии их загадочных отношений.

Читать Пруста как тяжело, так и очень легко. Если вас заинтересует его стиль, то, конечно, вы будете плавать в море красивых слов, ориентированных в большей мере на психологическое состояние человека и психологию в целом. Еще и с этой точки зрения роман кажется вдвойне потрясающим!

Роман, впервые опубликованный сто лет назад, и по настоящее время является актуальным, так как отношения между людьми всегда имеют значения, особенно если говорить о любви.

От этих историй веет прошлым - образами, запахами, мимолетными мыслями, цветами и красками, парой брошенных слов... Сложно объяснить, почему - ведь мир сильно изменился, мое детство крайне далеко от детства героя - и все-таки есть линии и грани. Истории размеренно-сладкие, осенние - истории для дождливого серого дня, наблюдаемого из окна старого дома, или полного запахов палой листвы утра в осеннем парке. Истории, наполненные призраками утраченного времени.

Впрочем, кроме линии образов, так томительно играющих легкими, но настойчивыми касаниями на струнах души, есть еще и сюжет. Он занятен, местами увлекателен. Не понимаю, почему эту книгу ругают за отсутствие сюжета. Как же? Не понимаю.

Другое дело что сюжет тут, на мой взгляд, не главное. Он просто тоже есть, для связывания остального, многообразия образов, трогающих душу, ласкающих дремлющую память, играющих с читателем призрачной неуловимой тенью минувшего, минувшего, которое не вернется уже никогда...

Есть работы, ради которых необходимо отбросить все предрассудки и боязнь быть непонятым, стряхнуть с себя суматошный XXI век и начать говорить о них так, как они этого заслуживают. Детально, академично, осторожно. Безусловно к таким вещам относится первый роман семитомной эпопеи Марселя Пруста. Итак, рецензия классики такая, каковой она должна быть.

I. Композиционная структура и темпоральность

"В сторону Свана" открывает семитомную эпопею Пруста радикальным разрывом с традиционными принципами романной композиции. Произведение состоит из четырех неравных частей: "Combray I" (увертюра), "Combray II", "Un amour de Swann" и "Nom de pays: le nom", причем только третья часть написана от третьего лица, создавая эффект текста в тексте.

Открывающая фраза романа — "Longtemps, je me suis couché de bonne heure" ("Давно уже я стал ложиться рано. ") — немедленно погружает читателя в темпоральную амбивалентность. Рассказчик находится в состоянии полусна, где границы между прошлым и настоящим, сновидением и реальностью размыты. Это не просто стилистический прием, но фундаментальный принцип организации всего текста: время у Пруста не линейно, а концентрично, память существует не в хронологической последовательности, но в системе непроизвольных ассоциаций.

Знаменитый эпизод с мадленкой в конце "Combray I" служит не просто поворотным моментом, но методологическим манифестом: произвольная память интеллекта бессильна вернуть прошлое, лишь непроизвольная память чувств способна воскресить утраченное время. Вкус пирожного, обмакнутого в липовый чай, внезапно возвращает Комбре — не как воспоминание о городе, но как само переживание детства во всей его чувственной полноте.

II. Синтаксис и ритм прозы

Прустовское предложение представляет собой уникальное явление в мировой литературе. Его периоды могут занимать целую страницу, разворачиваясь через серии придаточных предложений, вводных конструкций и отступлений. Однако это не хаотическое нагромождение, а тщательно выстроенная архитектура мысли.

Возьмем описание вечеров в Комбре, когда мать не приходит к ребенку с поцелуем на ночь из-за присутствия гостей. Предложение движется волнами, каждая из которых углубляет эмоциональное состояние ребенка: тревога ожидания, отчаяние лишения, стыд публичности просьбы о дополнительном поцелуе. Синтаксис здесь не описывает переживание, но воспроизводит его темпоральность — растянутость мучительного ожидания и мгновенность самого поцелуя.

Характерна также прустовская техника ретардации: прежде чем назвать предмет или явление, автор создает вокруг него сложную систему ассоциаций, метафор и сравнений. Читатель не получает готовое знание, но проходит весь путь познания вместе с рассказчиком. Это превращает чтение в активный процесс со-творчества.

III. Топография как метафизика: два пути

Центральная пространственная метафора романа — два пути для прогулок из Комбре: "côté de Méséglise" (или "côté de chez Swann") и "côté de Guermantes". Для ребенка эти пути представляются абсолютно разными, несовместимыми направлениями, разделенными непреодолимой пропастью.

Путь к Свану — более короткий, равнинный, связанный с буржуазным миром семьи Сванов и боярышником, который становится для рассказчика первым эстетическим откровением. Путь Германтов — более протяженный, ведущий к замку герцогов Германтских, воплощающий аристократический мир недостижимой элегантности.

Однако эта географическая дихотомия — на самом деле метафизическая. Два пути представляют два способа существования в мире, две системы ценностей, которые кажутся ребенку взаимоисключающими. Только в последнем томе цикла выяснится, что пути сходятся — но это будет уже другое познание, разрушающее детские иллюзии.

Примечательно, что Пруст наделяет пейзажи почти человеческой субъективностью. Колокольни Мартенвиля не просто описываются, но становятся объектом эстетического созерцания, провоцирующего у ребенка первую попытку литературного творчества. Искусство рождается не из абстрактных идей, но из непосредственного чувственного опыта.

IV. "Un amour de Swann": зеркальная структура

Третья часть романа радикально отличается от первых двух использованием третьего лица и смещением временной перспективы: это события, происходившие до рождения рассказчика, известные ему лишь по рассказам. Здесь Пруст создает своего рода контрапункт: любовь Свана к Одетте де Креси предвосхищает и отражает будущую любовь рассказчика к Альбертине (в последующих томах).

Сван — эстетствующий буржуа, член Жокей-клуба, друг принца Уэльского — влюбляется в куртизанку Одетту, которая "не в его вкусе" (elle n'était pas son genre). Любовь рождается не из эстетического восхищения, но из случайности: Сван замечает, что Одетта напоминает ему Сефору с фрески Боттичелли в Сикстинской капелле. Искусство преображает реальность, делая посредственную женщину объектом страсти.

Пруст демонстрирует анатомию ревности с хирургической точностью. Сван превращается в детектива собственных страданий, выискивая доказательства измен Одетты, мучаясь от невозможности полного знания о прошлом любимой женщины. Показательна сцена, когда Сван слышит "маленькую фразу" Вентейля (petite phrase de Vinteuil) — музыкальный мотив, ставший "национальным гимном" его любви к Одетте, — и понимает, что она пережила его чувства.

Финал этой части поразителен своей горечью: когда любовь угасает, Сван с недоумением осознает: "Dire que j'ai gâché des années de ma vie, que j'ai voulu mourir... pour une femme qui ne me plaisait pas, qui n'était pas mon genre!" ("Подумать, что я потратил годы моей жизни, хотел умереть... ради женщины, которая мне не нравилась, которая не была в моем вкусе!"). Это приговор не Одетте, но самой природе любви как иллюзии.

V. Имена как заклинания: "Nom de pays: le nom"

Заключительная часть первого тома посвящена магии имен. Для ребенка географические названия — Бальбек, Венеция, Флоренция — не просто обозначения мест, но поэтические сущности, наполненные воображаемым содержанием. Имя "Guermantes" вызывает целую систему ассоциаций: средневековье, Женевьева Брабантская, витражи церкви Комбре.

Пруст показывает трагическое несоответствие между воображением и реальностью. Когда рассказчик впервые видит герцогиню Германтскую во плоти, она оказывается обычной женщиной, лишенной того ореола, которым наделило её его воображение. Это предвосхищает главную тему всего цикла: разочарование как неизбежный результат столкновения мечты и действительности.

Примечательна сцена в Елисейских Полях, где рассказчик-подросток встречает Жильберту Сван, дочь Свана и Одетты. Его влюбленность в неё — эхо любви Свана к Одетте, но усиленное эстетическим преломлением: Жильберта интересует его не сама по себе, но как дочь человека, знавшего Бергота (любимого писателя рассказчика) и обладающего фотографией собора в Бальбеке. Любовь у Пруста всегда опосредована культурой.

VI. Система персонажей: социальная стратиграфия

Пруст создает сложную социальную панораму belle époque, где каждый персонаж занимает строго определенное место в иерархии. Семья рассказчика принадлежит к высокой буржуазии: дед — отставной чиновник, отец — преуспевающий врач, близкий к правительственным кругам. Их мир регулируется строгими правилами приличия и сложной системой социальных различений.

Ключевая фигура — тетя Леония, прикованная к постели мнимой болезнью (или болезнью воображения, что для Пруста почти синонимы). Она никогда не появляется непосредственно в повествовании, но её присутствие пронизывает весь Комбре. Через неё Пруст показывает провинциальный мир, живущий по законам мелочного любопытства и ритуализованного быта.

Особое место занимают слуги — Франсуаза, кухарка, чья "народная мудрость" оказывается порой глубже рассуждений хозяев. Пруст не идеализирует низшие классы, но показывает их как носителей иной, архаической системы ценностей, где жестокость может сочетаться с преданностью, а суеверия — с практической смекалкой.

Сван занимает промежуточное положение: еврей по происхождению (хотя это упоминается вскользь), он благодаря образованию, богатству и личному обаянию вращается в высшем свете. Его трагедия в том, что мезальянс с Одеттой делает невозможным представление жены в аристократических салонах. Социальные барьеры belle époque непреодолимы даже для богатых.

VII. Метафорика и образная система

Прустовская метафора не украшение, но инструмент познания. Знаменитое сравнение церкви Комбре с "четвертым измерением" — Временем — превращает архитектуру в материализованную историю. Каждый камень, каждая деталь несут память веков, и рассказчик учится читать эти знаки.

Особенно важна флоральная образность. Боярышник на пути к Свану становится объектом почти религиозного поклонения. Рассказчик описывает белые и розовые цветы боярышника с той же тщательностью, с какой средневековый мистик описывал видения. Это не случайно: для Пруста эстетическое переживание имеет квазирелигиозный характер, искусство заменяет утраченную веру.

Цветовая гамма романа строго выдержана: Комбре погружен в сиреневые и золотистые тона, Бальбек (в воображении) — в серебристо-голубые, Венеция — в розовые. Каждое место имеет свою хроматическую ауру, которая в памяти становится неотделимой от самого места.

VIII. Философия памяти и искусства

Центральная философская проблема романа — природа памяти и её отношение к искусству. Пруст различает два типа памяти: произвольную (mémoire volontaire) — интеллектуальное воспоминание, реконструирующее прошлое, но не воскрешающее его, и непроизвольную (mémoire involontaire) — чувственное переживание, возвращающее прошлое во всей его полноте.

Эпизод с мадленкой — манифест непроизвольной памяти. Вкусовое ощущение внезапно и помимо воли открывает доступ к прошлому, которое казалось безвозвратно утраченным. Но важно понимать: это не просто воспоминание о Комбре, но само Комбре, существующее вне времени в некоем идеальном пространстве памяти.

Искусство у Пруста — способ преодоления времени. Музыкальная фраза Вентейля, картина Эльстира (в последующих томах), литература Бергота — всё это попытки запечатлеть мгновение, придать преходящему характер вечности. Рассказчик должен стать писателем не для того, чтобы создать нечто новое, но чтобы расшифровать знаки, которые мир постоянно посылает ему.

Показательна сцена с колокольнями Мартенвиля: рассказчик-ребенок, впервые пытаясь описать своё впечатление от меняющихся перспектив колоколен, делает первый шаг к литературному призванию. Искусство рождается из необходимости выразить то, что не может быть выражено обычным языком.

IX. Стилистическая революция

"В сторону Свана" совершает радикальный разрыв с реалистической традицией XIX века. Пруст отказывается от линейного сюжета, психологии характеров в духе Бальзака, чёткой причинно-следственной логики. Его интересует не действие, но рефлексия над действием, не событие, но след, оставленный событием в сознании.

Внутренний монолог у Пруста принципиально отличается от джойсовского "потока сознания": это не хаотическая запись мыслей, но тщательно организованная медитация. Даже в самых лирических пассажах сохраняется аналитическая ясность французской прозы.

Пруст создает новый тип романа — роман-медитацию, роман-исследование, где объектом изучения становится само сознание в его темпоральности. Это предвосхищает многие открытия феноменологии Гуссерля и философии времени Бергсона (хотя Пруст отрицал влияние последнего).

X. Историко-литературный контекст и влияние

Роман был завершён к 1912 году, но путь к публикации оказался тернистым. Андре Жид, читавший рукопись для NRF, отверг её, сославшись на "syntactic errors" и бесконечные отступления. Пруст вынужден был издать книгу за свой счёт у издателя Грассе в 1913 году. Через год Жид написал Прусту письмо с извинениями, признав свою ошибку одной из самых больших в своей жизни.

Первоначально роман был воспринят узким кругом ценителей. Широкое признание пришло только после присуждения Прусту Гонкуровской премии за второй том ("À l'ombre des jeunes filles en fleurs") в 1919 году.

Влияние Пруста на литературу XX века трудно переоценить. Техника непроизвольной памяти была подхвачена модернистами, от Вирджинии Вулф до Набокова. Прустовская рефлексивность стала одним из определяющих качеств современного романа. Даже писатели, полемизирующие с Прустом (как Сартр), вынуждены были учитывать его открытия.

XI. Заключение: незавершённость как принцип

"В сторону Свана" — не самостоятельное произведение, но увертюра к симфонии в семи частях. Все темы, мотивы, образы, введённые здесь, получат развитие и разрешение только в последнем томе "Обретённое время" (Le Temps retrouvé). Читатель первого тома находится в положении рассказчика-ребёнка: он обладает фрагментами, намёками, предчувствиями, но ещё не знает, как всё это складывается в целое.

Эта программная незавершённость отражает прустовскую концепцию времени: мы живём во фрагментах, мгновениях, которые только post factum, в акте художественного творчества, могут быть собраны в осмысленное целое. Литература — не отражение жизни, но её завершение, придание ей смысла, которого она сама по себе не имеет.

"В сторону Свана" остаётся одним из самых сложных и одновременно самых вознаграждающих читательских опытов в мировой литературе. Это книга, требующая не чтения, но со-существования, медленного погружения в её темпоральность. Как писал сам Пруст: "Каждый читатель, читая, читает только о себе самом".

На днях я дочитала долгоидущего Пруста. Читать его быстро — бессмысленно. Роман «По направлению к Свану» — первая часть монументального цикла «В поисках утраченного времени» — это произведение, в котором форма и содержание сливаются воедино, создавая сложную, многогранную реальность, отражающую внутренний мир человека.

Пруст отказывается от пафоса в изображении вечности — вместо этого он погружается в единственную жизнь, дробящуюся на бесчисленные фрагменты. Он творит вселенную, где сознание одновременно является и творцом, и творением.

Главный герой — человек с обострённой восприимчивостью, для которого каждое наблюдение превращается в художественный акт. Пруст исследует, как рождается творчество, как сталкиваются жизнь и искусство, время и пространство.

Особое внимание Пруст уделяет психологии отношений. Любое движение души, смена настроения, реакция на фразу подвергаются беспощадному анализу. Любовь у него амбивалентна: она приносит не только наслаждение, но и страдание — как в сцене, где маленький Марсель ждёт поцелуя матери, испытывая первые муки любви и страх смерти.

Он играет с хронологией, создавая ощущение относительности времени. Сюжет, посвящённый Свану и его любви, может казаться чуждым миру детства, но в ином ракурсе становится символом того, как далёкое проникает в близкое. Память у Пруста — нечто неуловимое, тонущее в «бездонном колодце» сознания, но иногда всплывающее на поверхность, преображая настоящее. Случайные всплески воспоминаний и эмоций формируют прихотливую, но удивительно гармоничную структуру.

Пруст наделяет обыденные вещи — вкус чая с мадленкой, запах риса, вид боярышника — почти сакральной значимостью. Эти моменты становятся для героя озарениями, открывающими новые грани реальности. Это мир, где каждая деталь — от исторических имён до названий музыкальных произведений — слагается в мозаику восприятия.

«По направлению к Свану» — это роман-призма, преломляющий реальность через субъективное. Пруст не стремится к объективности; его цель — воссоздать мир таким, каким он вспоминается. Это произведение ждёт от читателя полной отдачи, внимания к деталям, готовности следовать за автором в лабиринты памяти. Но тот, кто отважится на это путешествие, обнаружит, что роман Пруста — целый космос, где прошлое и настоящее сплетаются в вечность.

Он глубоко запал мне в сердце. В последнее время и сама блуждаю в воспоминаниях, как осенний ветер меж оголённых деревьев.

Истинная вечность скрыта не в великих событиях, а в мгновениях, которые, казалось бы, уже утрачены, — но внезапно возвращаются, чтобы явить свою подлинную ценность.

«По направлению к Свану» — пожалуй, наиболее «удобное» для знакомства с творчеством писателя произведение из его известной «семилогии» «В поисках утраченного времени». Все его книги относятся скорее к категории нон-фикшн, чем к художественной литературе, поскольку в них непросто определить сюжетную линию, а манера изложения мыслей может даже обескуражить, если заранее настраиваться на увлекательное чтиво. Здесь описываются не события, а чувства и ассоциации, насколько это возможно сделать в рамках жанровой прозы. Однако выполнение подобной задачи со стороны М. Пруста я считаю мастерским; никогда ранее я не встречал такого удивительного языка и такой изысканности в описаниях. Если принять его форму изложения, немного вникнуть в текст, попробовать почувствовать то же, что и главный герой произведений, то далее этот выразительный «поток сознания» войдет в вашу душу сам и от книги уже будет не оторваться. Я лично могу перечитывать его романы бесконечное число раз.

Не зря Марсель Пруст считается наиболее ярким представителем французского экзистенциализма. Пожалуй, он достиг наивысшего мастерства (может, сам того не подозревая) в умении составить картину глубоких переживаний в рамках обычных бытовых сцен. Хотя его тексты и выглядят порой как простое изложение чувств на бумаге: мол, что лезет в голову, то и пишу, — на самом деле это далеко не безыскусная палитра ассоциаций, а, с моей точки зрения, достаточно цельные, хватающие за живое повествования, способные овладеть и душой, и сознанием, и сердцем. То, как, например, он описывает свои детские воспоминания, когда, просыпаясь утром, он рассматривает на стене играющие солнечные зайчики, слышит птичий гомон и доносящиеся из кухни приятные запахи, воображая, как скоро и мило там управляется бабушка, живо представляя ее руки, старый фартук, покручивание станом во время работы, — все это позволяет прямо-таки окунуться в метафизику забавных детских фантазий и уже вместе с ним проследовать по комнатам, когда славный меланхоличный мальчик, будто первый раз, ступает в чудное пространство родительского дома. Игривые пошаркивания тапками, выскакивание из-за угла котенка, бросающегося в ноги в истерике будничной игры, сладкий дурман упоения словно вновь родившегося, воспринимающего давно известную обстановку с необъяснимых ракурсов, в новом цвете, с новыми предметами и блаженством тишины, погружают вас в атмосферу прелести бытия, изысканной красоты мира, представленного лишь незначительными шевелениями и излучениями окружающих вас вещиц. То же и во время его поездок и гуляний по саду. Когда он всякий раз на десяти и более страницах описывает будто статичные, но наполненные настоящей музыкой жизни эпизоды, проникаешься его настроением окончательно, вернее в себе уже открываешь новое настроение и ощущаешь тягу поддерживать такое настроение все больше и больше. Стоит увлечься хотя бы первыми главами повествования, и от дальнейших описаний этого мастера прозы будет уже не оторваться.