Кофе со льдом

– Видно, придется мне нынче от вашего маркиза по углам прятаться, – усмехнулся Лайзо. Но глаза у него были серьезными – зеленые, как малахит, как тинистый пруд, как бутылочное стеклышко на просвет в пасмурную погоду; никакой лукавости, как в зелени альбийских холмов, под которыми живет колдовской народ ши, или коварства зеленой полынной настойки. – Но пусть-ка он у меня эти часы забрать попробует – вместе с шеей рубить придется, верно.
У меня вырвался смешок.
– Часы, мистер Маноле, не носят на шее.
Лайзо напоказ поскреб в затылке, изображая деревенскую непосредственность.
– А это была, как ее… Метафора!

– Что вы, это не сплетни. Это сказки. Историю о Чумной Катарине Шиллинг вы, наверно, знаете? О той, что раз в год появляется на площади в полночь, дабы возвести напраслину на родичей? – я кивнула. О Чумной Катарине по городу ходили причудливые слухи. Кажется, в первый раз о ней мне поведала Магда, а может, миссис Хат… Да и к тому же недавно «Озабоченная Общественность» упоминал о Катарине в своей статье. – Так вот, она не самый именитый гость площади Клоктауэр. Пятьсот лет назад здесь по приказу своей старшей сестры Анны были казнены принцессы Лия и Эстер. Говорят, что девочки до сих пор не могут простить предательство. Долгими зимними ночами они кружат по площади и зовут сестру: «Анна! Милая Анна, покажись!» – металлическая маска породила потустороннее эхо-вздох, и у меня руки похолодели – до того жутко это прозвучало, особенно на контрасте с полной неподвижностью Крысолова. – Зла мертвые принцессы никому не причиняют, но встреча с ними сулит несчастье и означает, что кто-то из ваших близких затаил ненависть… Еще по округе бродит дух Усердного Палача. Говорят, что когда-то он полез посмотреть, хорошо ли сделан узел на висельной веревке, да вдруг поскользнулся и попал прямо в петлю. А подставка-то возьми да и выскочи из-под ног! Так беднягу Палача и нашли на рассвете – болтающимся на веревке. Впрочем, он на судьбу не в обиде. Наоборот, любит являться честному народу перед катаклизмами, вроде Горелого Бунта, и предупреждает горожан об опасности.

А самые бурные восторги, к моему удивлению, вызывали книги – географический атлас и иллюстрированная «История». Пока я вплетала бирюзовые ленты в чудесные косы Бриджит, Нора, та самая бунтарка с талантом к стихосложению, с упоением зачитывала вслух описание животного мира Черного Континента, то и дело тыкая пальцем в картинки и восклицая:
– Лиам, придурок! Я же говорила, что слон огромный, как башня, а ты – «крыса с хоботом, крыса с хоботом»! Сам ты крыса!
А голубоглазый лис Лиам шумно шмыгал носом и старательно подпихивал ногою под кресло какой-то подозрительный мешок.

«Тоже не подойдет… — Мне стало тоскливо. — Надо было заняться приготовлениями еще до Сошествия, но сначала этот маскарад, потом продление аренды, потом судебная тяжба… Святые небеса, как же бабушка все успевала?»
Подленький голосок, который принято называть логикой, напомнил, что у леди Милдред сначала были прекрасные родители, затем муж, а после — сын. И в одиночку графством она управляла лишь последние четыре года перед своей смертью, и устроила за это время лишь один званый ужин. Не из-за траура — а потому, что слишком многому ей нужно было успеть меня научить.