Рони - дочь разбойника

Рони никогда не видела, как умирают люди, и она заплакала.

«Но ведь старик так устал жить, – подумала она. – Особенно за последние дни. Может, он ушел куда-нибудь отдохнуть, и мы только не знаем куда».

Теперь, когда поединок был уже позади, у него болело все тело, каждый ушиб, каждая царапина давала себя знать. Маттис не мог сомкнуть глаз, и его бесило, что Ловиса так спокойно спит рядом с ним. Наконец он не выдержал и разбудил ее.
– У меня все тело ноет. А ты спишь, как сурок… – простонал Маттис. – Одна утеха, что этому негодяю Борке сейчас не лучше, чем мне. А может, еще и похуже! А?…
Ловиса повернулась к стене.
– Все мужчины… – начала она, но не договорила, потому что уснула.

– Знаешь, – прошептала Рони, – здесь всякой нечисти куда больше, чем нужно. Я хочу домой, ведь я промокла до нитки, да еще вся в синяках.
– Ну и пусть, что до нитки и в синяках, – ответил ей Бирк. – Зато целый день ты была в самой сердцевине весны.
Рони задержалась в лесу слишком долго. Расставшись с Бирком, она стала думать, что сказать Маттису, как объяснить ему, что ей необходимо было провести весь день до позднего вечера в лесу – ведь она вдруг оказалась в самой сердцевине весны.

– Как мне хорошо тут сидеть! – воскликнул Бирк, – А знаешь, почему? Потому что я в самой сердцевине весны.
Рони искоса взглянула на него и тихо сказала:
– Вот за это я тебя и люблю, Бирк, сын Борки.
Так и сидели они в самой сердцевине весны. Слушали, как щелкал дрозд и как куковала кукушка, и звуки эти наполняли весь мир.

Зима казалась бесконечной, но все же она кончилась, и пришла весна. Она всегда приходит, не считаясь с тем, умер ли кто-нибудь или нет.

«Как ужасно не знать, кто вечером будет жив, а кто — мёртв».

...Ох, до чего же она полна ярости, хоть криком кричи! И закричи она сейчас — горы раскололись бы на части!
Но она не закричала.

Но совсем рядом с собой она видела плывущего Бирка. Он, повернув голову, глядел на неё. Он всё время оборачивался, искал её глазами, и тогда она решила попытаться ещё раз. И Рони поплыла. Из последних сил, до полного изнеможения.

Ведь им надо было успеть так много сказать. Что, когда так сильно любишь, не боишься даже самого страшного и до чего же хорошо так сильно любить... Вот о чём они говорили, хотя не было произнесено ни слова.