Анин Дом Мечты

— Значит, Гилберт все-таки не нарушил обещания жениться на тебе, — сказала миссис Эндрюс, ухитрившись выразить своим тоном некоторое удивление. — Да, Блайты, как правило, если уж дали слово, так держат его, что бы ни случилось. Постой-ка… тебе двадцать пять, да, Аня? Когда я была девушкой, двадцать пять считалось первым критическим моментом. Но ты выглядишь довольно молодо. С рыжими всегда так.

— Рыжие волосы теперь в моде, — сказала Аня, пытаясь улыбнуться, но все же довольно холодно. Жизнь развила в ней чувство юмора, позволившее преодолеть немало трудностей, но до сих пор ничто не помогло ей приучить себя хладнокровно выслушивать упоминания о ее волосах.

— Да, это так… это так, — согласилась миссис Эндрюс. — Никогда не знаешь, каких еще странных капризов ждать от моды…

Что же до самой Ани, то она была так счастлива, что это почти пугало ее. Боги — так утверждает старинное поверье — не любят смотреть на слишком счастливых смертных. Неоспоримо, по меньшей мере, то, что смотреть на чужое счастье не любят некоторые человеческие существа. Двое из этой породы людей нагрянули к Ане в тихие лиловые сумерки с намерением сделать все от них зависящее, чтобы мыльный пузырь ее радужных надежд наконец лопнул. Если она думает, что получает какое-то особенное сокровище в Гилберте Блайте, или воображает, что он по-прежнему так же безумно влюблен в нее, как это, возможно, было в дни его зеленой юности, то, разумеется, их долг — представить ей положение дел в ином свете. Однако эти две достойные особы отнюдь не были Аниными врагами; напротив, они любили ее и выступили бы в ее защиту, как в защиту собственного чада, если бы кто-нибудь другой вздумал обрушиться на нее с нападками. Человеческая натура не обязана быть последовательной.

И Анин смех, такой же беспечный и неудержимый, как в давние дни, но с новообретенной мелодичностью и глубиной звука, огласил старый чердак. Внизу, в кухне, Марилла, варившая варенье из синих слив, услышала его и улыбнулась, но тут же вздохнула, подумав, как редко теперь будет звенеть этот смех в Зеленых Мезонинах. Никогда за всю ее жизнь ничто не принесло Марилле столько радости, сколько известие о том, что Аня станет женой Гилберта Блайта. Но всякая радость неизбежно несет с собой и легкую тень печали. На протяжении трех саммерсайдских лет Аня часто приезжала домой на каникулы и выходные дни, но после свадьбы два визита в год — это все, на что можно надеяться.

Чердак, где сидели подруги, был, как, вероятно, все чердаки, уютным, полутемным и наводящим на размышления местом. В открытое окно, возле которого сидела Аня, вливался сладкий, душистый, согретый солнцем воздух августовского дня, а за окном шелестели листьями и метались на ветру ветви тополей.

Сквозь них виднелся яблоневый сад, все еще сгибающийся под тяжестью своего необыкновенно щедрого румяного урожая, а еще дальше темнели леса, где пролегали волшебные извивы Тропинки Влюбленных. И над всем этим в голубом южном небе тянулась громадная горная цепь снежно-белых облаков. За другим окном можно было видеть далекое синее море в белых гребнях волн — прекрасный залив св. Лаврентия, на котором, как сверкающий драгоценный камень, лежит Эбигвейт, чье нежное и благозвучное индейское название давно заменили более прозаическим — «остров Принца Эдуарда».