Выигрыши

Включаясь в какую-то деятельность, мы как бы отказываемся от чего-то, к чему принадлежим, чтобы стать частью другого неизвестного нам механизма.

— Зачем столько горечи?
— А зачем так звал?
— Но я тебя никуда не звал, — упорствовал и злился Лопес.
— О, да, да, да.
— Мне хочется дернуть тебя за волосы, — сказал он нежно. — Мне хочется послать тебя к черту.
— Ты очень добрый, — сказала Паула убежденно. — В общем-то мы оба — замечательные.

Было в Фелипе что-то трогательное, он был слишком юный, и всё в нем было слишком: слишком красив, слишком глуп, слишком нелеп.

Возможно, я была неискренна, поддержав вас в этом споре. Это вопрос... ну, скажем спортивной этики. Мне не нравится, когда кто-то оказывается намного ниже, я из тех женщин, что спешат на помощь малому и неразумному.

Главное очарование всякого безумства состоит в том, что оно всегда кончается плохо.

– Может, ты плохо себя чувствуешь, – сказал он уже другим тоном, ища, как бы к ней подступиться. – Ты ведь не сердишься на меня, правда? Ты же видела, я сразу вернулся. Что в этом плохого?
– Видно, что-то плохое есть, – сказала Нора тихо. – Раз так оправдываешься…

– «Хелрия» – затея агентств, возможно, даже еврейских, – сказал доктор Рестелли. – Название-то какое, если вдуматься… Я не антисемит, подчеркиваю особо, но уже много лет замечаю, что повсюду просачивается эта нация, достойная похвал, если хотите, в других отношениях.

– Я восхищаюсь вашей верой в бюрократический порядок, – сказал Лопес. – По-видимому, это коренится в упорядоченности вашей личности, скажем так. Я же, напротив, подобен турецкому сундуку, и у меня никогда нет никакой уверенности ни в чем.

Семья утихомиривает.

С Лопесом можно найти общий язык, хотя порою он впадал в чрезмерный либерализм, чуть ли не в постыдную левизну, которой доктор Рестелли не прощал никому. Но зато ему нравились девушки и бега.