1985

Война использует международную политику лишь как предлог для удовлетворения глубинной потребности человека, в которой он боится признаться, поскольку ему не нравится увязывать рост качества жизни с убийством.

Третья мировая?

Может начаться где угодно. Будет позиционировать себя как идеологическая война. Будет вестись неядерным оружием. Окончится перемирием, до заключения которого погибнут миллион мужчин и женщин, но крупные города останутся нетронутыми. Пушечное мясо дешево и с каждым днем становится все дешевле. Крупные города содержат ценные артефакты, чья стоимость велика, а потому их лучше не бомбить. Пример этому компьютеры. Мы читали слишком много сценариев следующей войны, кому нужен еще один? А интересует меня сейчас то, как раз разновидность тоталитаризма может возникнуть в Соединенных Штатах из-за опасений, что враг у ворот. Например, свершившаяся при помощи китайцев коммунистическая революция в Мексике могла бы пошатнуть Америку, заставить ее искать шпионов, пустить в ход огромные кибернетические и электронные ресурсы, чтобы держать под наблюдением собственных граждан. Затем  — расширение полномочий президента, временный роспуск конгресса, цензура, затыкание рта инакомыслящим  — и все это во имя безопасности. Нет необходимости в войне, достаточно угрозы войны, и в старом добром оруэлловском духе идея врага, действительного или потенциального, станет средством для оправдания диктатуры. Тут Оруэлл прав. Война необходимый фон для репрессий со стороны государства. Война как ландшафт, погода или обои. Причина не важна, врагом может быть кто угодно. Когда мы думаем о будущей мировой войне, нам вскоре наскучивает вырабатывать конкретные причины, поскольку они могут быть буквально какими угодно.

Одна из величайших человеческих загадок якобы заключалась в нацистских лагерях смерти. Некий комендант, надзиравший за уничтожением тысяч евреев, шел домой слушать, как его дочь играет сонаты Шуберта, и плакал от чистейшей радости. Как такое возможно? Как могло существо, столь приверженное злу, без труда переходить в мир божественного добра? Ответ заключается в том, что «добро» музыки не имеет никакого отношения к этике. Искусство не возносит нас к доброте и праведности. Оно нравственно нейтрально, как вкус яблока. Вместо того чтобы распознать словесную путаницу, мы размышляем над аномалией или, подобно Джорджу Стейнеру, заявляем, что любовь к искусству делает людей менее восприимчивыми к нравственным императивам. «Люди, плакавшие над Вертером или Шопеном, сами того не подозревая, шли через буквальный ад». Никакой загадки тут нет.