Весенняя охота на гусей

Вспомнилась мне эта старая бардовская песня, ставшая гимном всех геологов Советского Союза. Содержание ее преисполнено романтики, а нехорошие дядьки или, как бы сказал о них Олег Куваев, "не охваченные в детстве воспитательной работой", переиначили текст и в 70-е пели примерно так: "А я еду, а я еду за деньгами. За туманами пусть едут дураки". И вот именно с этим исковерканным текстом и ассоциировалась данная повесть, но лишь вначале, на выходе - все гораздо глубже.

Не сложилось у Саньки Канаева так, как хотелось. После отчисления из института и нескольких месяцев работы, приносящей левый доход, а вместе с ним страх и неуверенность в завтрашнем дне, он решил махнуть на Север. Трудно, тяжело, но платят хорошо и главное, не надо ни от кого глаза прятать- заработок честный. Сам, может, и не догадался, да старший брат Сема посоветовал. Семен - полный и абсолютный авторитет для Санька. Он знает, как правильно поступать, его девиз "бери от жизни все, что можно".

Вот ведь незадача, и на Севере у Канаева не заладилось. Кабы не закадычный друг Колька Муханов, с которым здесь познакомился, то рванул бы Санек обратно в Москву, но не хотелось возвращаться к брату побежденным, с пустыми карманами и потекла его жизнь в итоге совсем в другом направлении. Видно такое тому было предназначение.

Народ на Севере особый. Одни убежали от закона, другие уже отбыли срок и задержались, кто-то обрек себя на добровольную ссылку, были и романтики, но основная причина, по которой приезжали - деньги. Люди шалые, рисковые, авантюристы по натуре, выживали и оставались, а вот хлюпики и те, что своего обокрасть готовы, да на чужом горбу проехаться, таким не место. Незнание местных условий, ошибка, трусость могли стоить жизни.

Народу здесь мало. Разные есть. Умные есть, глупые, посреднике. Но сволочей нет. Сволочи здесь не жить – ничего здесь не скроешь. Все на виду.

Не сразу, но в северных широтах человек менялся, пересматривались ценности, а кто не принимал "законов чести", тот не приживался - уезжал. Про вот эту самую ломку понятий и приоритетов пишет Куваев сильно, пробирает до самого нутра, ком в горле стоит. Проза больше мужская, но, думаю, и их на слезу пробьет.

Снова Куваев забрасывает из уютной квартирки в страну мужчин, бородатых по делу, а не велением моды. Вроде бы за большими деньгами, а на самом деле снова за поиском смысла жизни. За собственным "я" - кто я, что я, для чего я?

Санька Канаев подался на севера за большой деньгой. Хотелось красиво жить, широко гулять, ужинать в Метрополе. Брат Сеня, такое умел в Москве, Саньке его способ не подошел - страшно. Зато говорят, что на севере можно озолотиться за один сезон. И отправляется бывший студент, бывший продавец сначала в геолого-разведку, потом на рыбный промысел, а после и вовсе - в пекари. Не давались деньги в руки - ни на халяву, ни за труд. Вот опыт жизненный - тот приходил потихоньку. Оно и понятно - разный народ на край свет стекается, очень разный. А выживает и приживается - разный, но особенный. Глядишь, и Санька приживется.

– Гусь, – растерянно сказал Толька. – Красивый какой. Ах, какой же красивый жить полетел.

Я человек-маятник. Иногда, перед тем, как решить какую-нибудь глобальную жизненную задачу (начиная от «что надеть» до «как жить») я очень долго взвешиваю аргументы. При этом я прекрасно понимаю, что решение лежит на поверхности, я его даже вижу, но все равно продолжительное время метаний мне обеспечено. А все потому, что боюсь ошибиться или не хочу принимать очевидное решение. Но вот самое удивительное: самые сложные решения в моей жизни приходили ко мне очень легко. Просто в один прекрасный момент я понимала, что вот так и будет, а по-другому не будет точно. И эти моменты озарения меня никогда еще не подводили. Решение всегда оказывалось верным. Такая вот «бритва Оккама».

Герою повести Весенняя охота на гусей Саньке Канаеву кажется, что жизнь у него труднее, чем у многих. Вокруг него люди зарабатывают «деньги» и тратят их на красивую жизнь, на баб, на «Метрополь». И Санька так хочет, а брат, математик жизни Сёма, только поддерживает в нем эти желания и собственным примером доказывает, что только так и живут «нормально». Но вот внезапно его осеняет: налог на людскую глупость может обернуться сроком по серьезной статье. Так он попадает на Север.

И там находятся люди, которые разделяют его интересы и желания. На первый взгляд. Друг Муханов тоже хочет заработать на «красиво пожить». Его предел желаний – «Волга». Уголовник Фёдор должен понимать про «налог на людскую глупость». А пекарь, похожий на де Голля… он просто пекарь со сложной судьбой, который сидит на холме и два года изучает маршруты перелета гусей.

Но однажды идеальная жизнь, выстроенная в его воображении и неразрывно связанная с авторитетным братом Сёмой, покажется ему такой, какая она на самом деле – никчемной жизнью обывателя. И каждый из его новых знакомых поможет ему это понять.
Муханов:

– Ты, Саня, слепой или глупый. Ты что мне про брата все время пел? Как про мощного льва из цирка рассказывал. Уголовник Федор восемнадцать лет отсидел– под ножом не пойдет в такое. Славка-бандит от гордости сдохнет – не будет. А брат твой при диких деньгах у кабака водкой торгует, с чужой бабой за чужие деньги спит, доходягу этого шалого обирает…


– Как же «Волга» твоя – голубая мечта на шоссе?
– Я, видно, человек, приспособленный для грузовика, – усмехнулся Муханов. – Дурь сидела в моей башке. Болтался, как лишняя гайка в моторе. Люда, девчушка эта, промыла мне шарики. Верит в меня, как в бога. И ни черта мне теперь не надо. Одно, Саня, знаю: ее упущу – мне совсем ничего будет не надо.

Фёдор:

Санька поднял глаза на Федора, и вдруг словно тайный рефлектор вспыхнул и осветил мир: он увидел покрытое бледной испариной лицо пожилого человека, и бессонную муку в глазах, и тот самый металл, который, если он есть, не дает человеку расползтись в смердящий кисель.

А пекарь, похожий на де Голля? Он просто вручит ему мухановское ружьё и свой холм, где два года изучал маршруты гуся.

Четкий холодный метроном отстукивал в Санькиной голове. <…>
Не было Саньке радости от того четкого метронома: все было просто, как идеальный математический шар, и именно эта хрупкая идеальность не давала Саньке пить спирт. Сгорели, рухнули, осыпались дощатые балаганы, но среди этого хаоса кто-то неумолимый сует ему в руки ведро с известкой и подает пудовый кирпич. И Санька должен взять этот кирпич, потому что в земле, на которую он сейчас его положит, лежат миллиарды тех, кто клал кирпичи до него, и после будут – еще миллиарды. Никуда тут не деться от этого высшего смысла – класть кирпичи, хочешь того или нет.

И озарение к нему придет в полном соответствии с принципом «бритвы Оккама»:

Случайно он попал в эти края, и надо было так случиться, чтобы в этих краях, о которых он и в бредовом сне не мыслил, вдруг появилась у него жена, скоро будет сын с рыжими волосами, и имеется даже могила друга. Что мог сказать об этом П. К. Бобринский, всеведущий граф? Что мог сказать великий математик жизни брат Сёма о людях, приспособленных для грузовика, которые погибли и будут гибнуть, ибо грузовик идет по первым дорогам? Что будет, если кончится род этих людей?

– Повезло мне, – выдохнул в озарении Санька. – Ах, черт побери, как повезло. – И утих метроном. – Деньги нужны, – сказал он. – Люду на материк отправлять буду, чтобы там рожала. Барахло всякое. Знаешь ведь, бабы? Им только до универмагов дорваться. Миллиона не хватит.

Ничего в жизни не происходит случайно. Хорошо бы мы могли увидеть простое и правильное решение прежде, чем наступит момент, когда уже ничего нельзя будет изменить.