November Nine

- Думаю, стоит предостеречь тебя, прежде чем мы войдём внутрь, - говорю я.
Бен оглядывает наш многоквартирный дом, и с тревогой возвращает взгляд на меня.
- Ты ведь не живешь со своим настоящим парнем?
Я смеюсь.

• Нет, ничего подобного. Моего соседа по комнате зовут Эмбер, и она наверняка наброситься на тебя с миллионом вопросов, особенно учитывая, что я никогда до этого не преступала порог нашей квартиры за ручку с парнем.

После развода с отцом, мама обратилась за помощью к книгам, чтобы бросить пить. Она прочла все книги о правильном воспитании, браке и о том, как найти себя как женщину. Прочитав все это, она пришла к выводу, что основные изменения с девушками происходят чаще всего в возрасте от шестнадцати до двадцати трёх лет. И для неё очень важно чтобы я прожила эти годы без влюбленности в парня, потому что иначе я никогда не узнаю, что такое полюбить себя.
Мама познакомилась с папой, когда ей было шестнадцать и ушла от него в двадцать три, так что думаю, диапазон её возрастного ограничения в некоторой степени связан с ее личным опытом. Но учитывая, что мне всего лишь восемнадцать, и в ближайшем будущем я не планирую заводить серьёзные отношения, мне проще следовать её совету и считать мой статус - её заслугой. Это меньшее, что я могла сделать.
Меня веселит, что мама действительно верит в то, что существует какой-то волшебный возраст, когда женщина, наконец, может разобраться со всем своим дерьмом. Но признаюсь, одна из моих любимых цитат была сказана именно мамой:
"Ты не сможешь найти себя, если будешь в ком-то потеряна".
Моя мама не знаменитость. Она не построила невероятную карьеру. Она даже не вышла замуж за любовь всей её жизни. Но у неё есть одна особенность - она всегда оказывается...
Права.
И именно поэтому пока не произойдет обратного, я буду слушать каждое ее наставление, каким бы абсурдным оно не казалось. Не помню, чтобы мама дала мне хотя бы один плохой совет, и несмотря на то, что Бентон Джеймс Кесслер будто сошел со страниц многочисленных любовных романов, которые я продолжала хранить на полках в своей спальне - у парня нет никаких шансов со мной, по меньшей мере, на ближайшие пять лет.
Но это не значит, что я не хотела залезть к нему на колени, оседлать прямо на той самой скамейке в парке, и засунуть язык ему в рот. Было действительно очень тяжело сдерживать себя, особенно когда он признался, что считает меня красивой.
Нет, подождите.
Охрененно красивой, вот как он сказал.
И хоть Бен и кажется невероятным парнем и у него наверняка полно недостатков и маленьких раздражающих привычек, я по-прежнему жажду провести с ним остаток дня. Ну а кто знает? Несмотря на мой переезд в Нью-Йорк, у меня все еще есть шанс оседлать его и засунуть свой язык ему в горло.

- Ты была почти у моего столика, когда мой взгляд упал на твою щеку. Твою шею. Я увидел шрамы в первый раз и как только я заметил их, ты опустила взгляд и позволила своим волосам прикрыть большую часть своего лица. И знаешь, о чем я подумал в тот момент, Фэллон?
Фэллон смотрит мне в глаза, и я понимаю, что она не хочет, чтобы я продолжал. Она думает, что точно знает, о чем я подумал в тот момент, но она не имеет и малейшего понятия.
– Я почувствовал такое облегчение, – говорю я ей. – Потому что по одному этому простому жесту, сразу ясно как на самом деле ты сомневаешься в себе. И тогда я осознал, что раз уж ты и понятия не имеешь о том, насколько ты чертовски красива, то значит, у меня может быть шанс с тобой. А потом я улыбнулся. Потому что понадеялся, что если использую правильную тактику, то точно смогу узнать какие трусики под этими джинсами.
В этот момент мир словно замирает в тишине. Ни одна машина не проезжает мимо. Ни одна птичка не чирикает. Дорожка вокруг нас абсолютно безлюдна. Эти десять секунд в ожидании ее ответа самые длинные в моей жизни. Настолько длинные, что этих десяти секунд оказывается достаточным количеством времени, чтобы захотеть забрать свои слова обратно. Достаточным количеством времени для того, чтобы я пожалел о том, что не удержал свой язык за зубами, а выложил все начистоту.
Фэллон прочищает горло, и отводит взгляд в сторону, а затем поднимается со скамейки.
Я не двигаюсь. Просто наблюдаю за ней, гадая, не выбрала ли она этот момент чтобы, наконец, понарошку «бросить» меня.
Она глубоко вдыхает, и выдыхает как раз в тот момент, когда смотрит прямо мне в глаза.
– Мне все еще нужно упаковать кучу вещей сегодня, – говорит она. – И знаешь ли, предложить свою помощь будет очень вежливо с твоей стороны, будучи моим «парнем».
– Тебе помочь упаковать вещи? – выпаливаю я.
Фэллон беспечно дергает плечом.
– Ну ладно.

– Итак, значит ты писатель?
Ее вопрос помогает мне отвлечься от водоворота своих мыслей. Я киваю.
– Надеюсь им стать. Я никогда не писал профессионально, поэтому даже не знаю, имею ли право называть себя писателем.
Фэллон меняет свое положение и садиться лицом ко мне, поместив локоть на спинке скамейки.
– Не обязательно получать гонорар, чтобы задействительствовать то, что ты писатель.
– Задействительствовать, такого даже слова нет.
– Вот видишь? Я даже не знала этого, поэтому ты однозначно писатель. С гонораром или без, я буду звать тебя писателем. Писатель Бен. Именно так я буду обращаться к тебе с этого момента.
Я смеюсь.
– А мне как следует к тебе обращаться?
Несколько секунд Фэллон грызет кончик своей ложки, и задумавшись щурит глаза.
– Хороший вопрос, – хвалит она. – У меня сейчас как бы переломный период.
– Фэллон-Переломщица, - предлагаю я.
Она улыбается.
– Сойдет.

– Тебя на самом деле зовут Бен? – Спрашивает она, и переводит взгляд обратно на меня.
Я киваю.
– О чем ты больше всего сожалеешь в жизни, Бен?
Странный вопрос, но я все же отвечу. Странность кажется абсолютно нормальной для этой девушки, и не важен тот факт, что я никогда никому не скажу о своем самом большом сожалении.
– Не думаю, что уже пережил его, – вру я.
Фэллон задумчиво смотрит на меня.
– Значит ты порядочный человек? Никогда никого не убивал?
– Пока нет.
Фэллон пытается скрыть улыбку.
– Значит, если сегодня мы вместе проведем чуть больше времени, ты не убьешь меня?
– Только в случае самозащиты.
Она снова смеется, а затем тянется за сумочкой и, перекинув ее через плечо, поднимается.
– Какое облегчение. Давай тогда зайдем в «Пинкберри» и «расстанемся» уже после десерта.
Я ненавижу мороженое. И йогурт.
А особенно ненавижу йогурт, который притворяется мороженым.
Но я буду проклят, если не возьму свой ноутбук с ключами и не последую за ней, к какому черту она бы меня не повела.

Неизбежное окончание обеда заставляет меня почувствовать легкую нерешительность, так как я не уверен, что сказать, чтобы задержать ее здесь. Девушка переезжает в Нью-Йорк и, скорее всего, я больше никогда ее не увижу. И я не знаю, почему эта мысль так меня тревожит.
– Итак, – начинает она. – Теперь мы должны «расстаться»?
Я смеюсь, несмотря на то, что все еще пытаюсь понять, то ли ей присуще невероятно невозмутимое остроумие или же полное отсутствие индивидуальности. Существует тонкая грань между двумя этими понятиями, хотя я готов поспорить, что здесь на лицо первое. В любом случае, надеюсь, что это так.
– Мы даже не «повстречались» и одного часа, а ты уже хочешь меня «бросить»? Неужели я не очень хорош в роли парня?
Фэллон улыбается.
– Наоборот, слишком хорош. Если честно, мне даже от этого как-то не по себе. Разве это не тот момент, когда ты разрушаешь последнюю иллюзию наших «отношений» и признаешься что обрюхатил мою кузину, пока мы были в ссоре?
Я не могу удержаться и снова смеюсь. Определенно невозмутимое остроумие.
– Она залетела не от меня. Когда я с ней переспал, она была уже на 7 месяце беременности.
Мои уши заполняет заразительный смех, и я никогда не был более благодарен за свое не совсем приличное чувство юмора. Я не позволю этой девушке исчезнуть из моего поля зрения до тех пор, пока не услышу ее смеха, по крайней мере, еще три или четыре раза.

- Почему ты решил, что я нуждаюсь в твоем спасении со всей этой чепухой про фиктивного парня?
Ну вот. Я расстроил ее. Так и знал, что будет именно так.
– Я не думал, что ты нуждаешься в спасении. Просто временами мне очень сложно контролировать свое негодование в присутствии абсурда.
Фэллон на это выгибает бровь.
– Ты определенно писатель, потому что кто, черт возьми, так выражается?
Я смеюсь.
– Извини. Полагаю, я пытался сказать, что могу быть неуравновешенным идиотом, и мне не следовало лезть не в свое дело.
Фэллон перекладывает салфетку с колен на тарелку, и пожимает плечом.
– Я была не против. – С улыбкой произносит она. – Это своего рода удовольствие, наблюдать за отцом, когда он так нервничает. И у меня никогда раньше не было фальшивого парня.
– А у меня никогда раньше не было настоящего парня. – Отвечаю я.
Фэллон переводит взгляд на мои волосы.
– Поверь мне, это и так понятно. Ни один гей, которого я знаю, не вышел бы из дома в таком виде.
Мне кажется, что Фэллон не имеет ничего против того, как я выгляжу, ну почти так же, как хочет это показать. Уверен, она со своей стороны уже получила изрядную долю физической дискриминации, поэтому мне трудно поверить, что Фэллон тот тип девушек, которые ставят внешнюю привлекательность на первое место в своем списке приоритетов в парне.
Однако от меня не ускользает то, что она поддразнивает меня. Если бы я не знал наверняка, подумал бы, что она флиртует со мной.
Да-а-а. Мне давным-давно следовало уйти из этого ресторана, но это один из тех немногих случаев, когда я действительно благодарен за избыток плохих решений, которые я так склонен принимать.

Ее глаза медленно опускаются вниз до тех пор, пока не останавливаются на моей рубашке. Некоторое время изучает ее, а затем переводит взгляд на мои руки, плечи и лицо. Она останавливается, добравшись до моих волос.
– Куда ты так торопился этим утром?
От этого крайне чудного вопроса я замираю, так и не дожевав до конца. Я думал первый вопрос, который она задаст, будет о том, почему я взял на себя смелость вмешиваться в ее личную жизнь. У меня уходит несколько секунд на то, чтобы проглотить еду, запить, вытереть рот, и откинуться на спинку сиденья.
– Что ты имеешь в виду?
Фэллон указывает на мои волосы.
– У тебя на голове полный беспорядок. – Потом указывает на мою рубашку. – И на тебе вчерашняя рубашка. – Далее ее взгляд перемещается на мои пальцы. – Но ногти чистые.
Откуда она может знать, что на мне вчерашняя же рубашка?
– Итак, почему же ты в такой спешке покинул место, где проснулся утром? – спрашивает она.
Я смотрю вниз на свою рубашку, а потом на свои ногти. Каким образом, черт возьми, она узнала, что сегодня утром я собирался в спешке?
– У людей, которые не следят за собой, не бывает таких ухоженных рук как у тебя, – продолжает она. – Этому противоречит горчичное пятно на твоей рубашке.
Я снова оглядываю свою рубашку с горчичным пятном, которое до сих пор не замечал.
– На твоем бутерброде майонез. А горчицу вряд ли добавляют в завтрак, тем более ты с такой жадностью вдыхаешь запах своей еды, словно не ел ничего со вчерашнего вечера. Следовательно, это пятно, вероятнее всего, осталось на твоей рубашке от вчерашнего ужина. И очевидно, что ты не смотрел на себя в зеркало сегодня, иначе ты бы не вышел из дома с таким бардаком на голове. Ты что, принял вчера душ и лег спать, так и не высушив голову?
Она дотрагивается своих длинных волос, и пропускает их сквозь пальцы. – Потому что такие густые волосы, как у тебя, загибаются, если уснуть с мокрой головой. И их невозможно выпрямить, не намочив снова. – Фэллон поддается вперед, и с любопытством рассматривает меня.
– И как, черт возьми, можно так сильно помять волосы спереди? Ты на животе что ли спишь?
Кто она? Сыщик?