King of Morning, Queen of Day

Проведенный медицинский осмотр показал, что пациентка подверглась неоднократному и насильственному сексуальному проникновению; без сомнения, это случилось в означенную ночь при участии неизвестного лица (или лиц). Пока невозможно установить, произошло ли зачатие; пациентка слишком сильно потрясена, чтобы сообщить информацию о своих месячных. Я порекомендую оставить ее здесь, в клинике, до тех пор, пока не появится некоторая определенность. Если подозрения подтвердятся, она нескоро сумеет воспринять такую новость.
Изнасилование – особенно отвратительное преступление, надругательство над личностью как таковой. Физический ущерб может быть небольшим (хотя его и не следует сбрасывать со счетов) по сравнению с ранами, нанесенными разуму; может потребоваться много недель консультирования в благоприятной атмосфере, прежде чем девушка сумеет вернуться домой, и еще больше времени, чтобы она полностью исцелилась от последствий пережитого, если это вообще окажется возможным.
Вероятно, психологическая травма глубже, чем я думал.

Энья рассчитывала что-то почувствовать: ощутить дух места, угадать лица на деревьях, прикоснуться к душам в камнях, столкнуться с чем-то зримым и незримым. Следуя по размеченной тропе меж голых деревьев, она не чувствует ничего. Какой бы дух ни обитал здесь, он загнан вглубь заботливой рукой Департамента лесного хозяйства, его столами для пикников и разъяснительными стендами на тему лесной фауны. А может, думает она, столы для пикника, бревенчатые мусорные баки и размеченные тропинки проникли сюда лишь благодаря тому, что дух леса удалился в чудовищные глубины собственного разума? Между деревьями темно, без фонарика не прочитать, что написано на красных стрелках-указателях.

Внезапно ей больше всего на свете хочется все рассказать – вслух, прямо сейчас. Освободиться от альбатроса.[142]
– Джейпи?
– Что?
– Джейпи, я хочу тебе кое-что рассказать.
– Пожалуйста, помни, что ты находишься в лицензированном заведении и не несешь юридической – тем более моральной и этической – ответственности за все, что можешь сказать.
– Нет, Джейпи, я должна рассказать. Ты мой самый старый, самый дорогой друг; об этом больше никто не знает, даже Сол.
– Трепещу в предвкушении.
Приходят слова. Собираются стаей. Грозовой тучей. Как будто много, очень много птиц. Доходят до края губ, до кончика языка.
И дальше не идут.
– Ты понимаешь, у меня в жизни все… сложно.
Тень.
Он понимает. Она понимает, что он понял. Он понимает, что она поняла, что он понял.

Из многих, очень многих вещей, которые Энье нравятся в Джейпи Кинселле, первым номером в ее личном топ-10 идет тот факт, что он может пригласить ее на вечеринку, выпить, поужинать, в кино, в оперу, посмотреть его коллекцию пластинок начала XX века, и все это без малейшего намека на нечто большее. Они друзья – лучшие друзья в том смысле, в каком это никогда не будет возможным с Солом. Она рассказывает Джейпи такие вещи о Соле, какие ни за что не расскажет Солу про Джейпи. Кто-то может подумать, что для мужчины и женщины странно так дружить. Кто-то может заподозрить, что между ними все же происходит нечто; ведь не бывает так, чтобы столь чуждые существа, как мужчина и женщина, оказались столь близки без сексуального влечения, – и тотчас же тогда станет ясно, что между ними и близко нет ничего подобного, потому их отношения и кажутся диковинными, неестественными. Наверное, есть тайная причина, по которой их не тянет друг к другу в том самом смысле. Может, он гей; или она – ну, вы понимаете – лесбиянка. Их отношения могут показаться неприличными, потому что они наслаждаются близостью и интимностью без как будто бы необходимой сексуальной связи, а ведь кое-кто не знает иной близости и интимности, помимо секса. И кое-кому завидно.
И, разумеется, в самом сердце этой близости таится тень.

В те временные промежутки, когда Энья находилась далеко от белого баллибракского дома – в периоды от одного неназываемого до другого, – она продумала историю Каменной Садовии до мельчайших нюансов. Террористическая группировка, называющая себя «Партизаны Нинь-Няня», под руководством некоего Перси Перинова – ластика в виде антропоморфной груши, который Энье никогда не нравился, с пластилиновым дополнением в виде сомбреро и усиков – попыталась устроить в Каменной Садовии переворот. Лишь доблестное вмешательство раскрашенных в черное членов ОВБ, грозного и необычайно секретного Отдела внутренней безопасности, уберегло Саргона от судьбы, с которой не справилась бы и пинография, а благодарное население Каменной Садовии – от тирании организации, в партийном гимне которой имелась строчка «В конце концов нас ждет победа, ведь мы намного круче вас».

Птицы. Она падала сквозь пространство, заполненное парящими птицами, которые соприкасались друг с другом кончиками распростертых крыльев, хвостами и клювами. Приблизившись к верхним из них, она поняла, что птицы огромны, каждая размером с континент. Их спины и крылья были покрыты лесами и горными хребтами, океанами и равнинами: каждая птица оказалась отдельным миром. Джессика пролетала мимо всевозможных миров, воплощенных в виде парящих птиц: миров льда и огня, рыцарства и жестокости, миров с городами в виде гигантских башен, пирамид или гор, с городами, плывущими по морям под тысячей парусов или бороздящими небесные просторы благодаря воздушным шарам, винтам или мириадам лебедей; городами в виде облаков, лесов или айсбергов; городами в виде листьев, дыма или грез; городами, способными отзываться на психологическое и эмоциональное состояние; Небесных Иерусалимов, Инфернальных Дитов.[109] Падая меж маховых перьев мира, который представлял собой город, курящийся дымом давнего, грандиозного пожара, она увидела далеко внизу в серой мгле отблеск золота. Он по дуге устремился к ней через промежутки между соприкасающимися кончиками крыльев. Она все падала и падала между темным, выжженным птицемиром, озаренным вспышками бесконечной позиционной войны, и пасторальной Аркадией с шато, пейзажными парками, младшими божествами греческого пантеона и пасту́шками на качелях. Сияющая фигура падала в бесконечность рядом.
– Узри, Джессика, все мечты и грезы, на какие способен человеческий разум.
Мать и дочь вдвоем пролетели мимо мира, полностью состоящего из скованных обнаженных тел, нагроможденных друг на друга, миллион в высоту, миллиард в ширину, пылающих от внутреннего жара, и обеих чуть не стошнило от смрада тлеющей, гниющей плоти. Джессика заглянула вглубь сияния и узрела не мифическую фигуру, открывшуюся ей на склоне у Невестиного камня, но девушку лет четырнадцати-пятнадцати, ясноглазую, энергичную, которая могла быть ее младшей сестрой. Справа от них промелькнул мир, целиком состоящий из стали, сплошь трубы, патрубки, магистрали, прямоугольные выступы и миллиард освещенных окон. Хвостом ему служили два двигателя с раскаленными до синевы дюзами, достаточно большими, чтобы в них поместилась Луна.
– Потусторонний мир, Джессика. Мигмус – край бесконечного потенциального символизма. Мой мир, мои владения; твое наследие, Джессика.
Падение продолжалось. Край пухлых, самодовольных кучевых облаков, окруженных живыми дирижаблями длиной в милю, изукрашенных орнаментом «пейсли». Двумерный мир мультяшек в формате «Техниколор» [110], обитель шума, хаоса и бездумного, бесплодного насилия.
– Бесконечные миры, Джессика. Страна чудес. Мое царство фейри было лишь началом, оно открыло доступ ко всем остальным. Видишь, как они соприкасаются кончиками крыльев, клювами и хвостами? Можно переходить из одного в другой, и даже вечности не хватит, чтобы исследовать все миры Мигмуса. Здесь нет ограничений, Джессика, – можно получить что угодно и кого угодно, стоит лишь захотеть.
Залитый голубым лунным светом пейзаж из голых, сглаженных холмов, усеянных расчлененными статуями. Каменная голова диаметром в полмили следила взглядом за падением матери и дочери. Ее губы шевелились, произнося беззвучные слоги.
– Все, что когда-либо было и будет. Мы вне времени, Джессика, в вечности, где сущее бесконечно и одновременно. Все это я обещаю тебе; всем этим я поделюсь с тобой.
Они падали сквозь бескрайнюю серость. Со стен башни, пронзающей облака, часовой протрубил сигнал тревоги в большой золотой рог, увидев за краем своего мира двух падающих женщин. Знамена, украшенные орлами и мечами, хлопали на потустороннем ветру.
– Мать и дочь, вместе навсегда. Разве может быть что-то более естественное и совершенное?