Стол, покрытый сукном и с графином посередине

«Ну, начнем судилище?» – бросил он, улыбаясь, с красивым и, пожалуй, породистым оскалом.

Судилище... Союз развалился в 1992, Букера за эту повесть «Стол, покрытый сукном и с графином посередине» Маканин получил в 1993, и это говорит о том, как мгновенно он отреагировал на то, что УЖЕ МОЖНО. Название странное, но оно символическое. Стол с графином как символ вечного СПРОСА.

Обычный человек, стареющий – жена, дочка, сердце. Обычный быт («Есть каша овсяная. Да, опять. Да, кашу лучше с утра, но молоко старое, надо было использовать»). Читаю несколько страниц и понимаю: мать честная, так это же Кафка. НАШ Кафка. Похоже не стилем, не атмосферой, а сутью. Судилище... Процесс... «Соберется комиссия: просто поговорить и выяснить. Вот именно... выяснить, хороший ли ты человек». Это и есть СПРОС.

Стол заседаний, графин, СОЦИАЛЬНО ЯРОСТНЫЙ, ТОТ, КТО С ВОПРОСАМИ, СЕКРЕТАРСТВУЮЩИЙ. Это Маканин выделяет слова, не я, и этими выделениями люди, сидящие за столом, превращаются во что-то вневременное. Казалось бы, что проще:  вот же он, уходящий совок – собрание (Профсоюзное? Партийное? Общественное?) – казенная лексика, привычный спрос. «Как человек своего времени, я уже не переменюсь. И, как большинство из нас, так и останусь с образом Судилища внутри себя – с образом страшным и по-своему грандиозным, способным вмешаться во все закоулки твоего бытия и твоего духа». Казалось бы... Но что-то есть в этих словах, выходящее за пределы совка.

Дальше...

Ночь. Человек сидит, пьет валерианку, волнуется, ведь завтра идти, там ждут. «До сознания (вдруг) доходит, что жизнь как жизнь и что таких вызовов на завтрашний разговор было сто, двести, если не больше». Да, полно, вызывают его куда-то ли нет? А какая собственно разница, ведь Суд все равно состоится...

«Человеку, впрочем, так или иначе суждено пережить Суд. И каждому дается либо грандиозный микельанджеловский Суд и спрос за грехи в конце жизни, либо – сотня-две маленьких судилищ в течение жизни, за столом, покрытым сукном, возле графина с водой».

Стол связан с подвалом. В подвале молодой палач. «Огромный мужик, животное, любящее, как он сам говорит, потешиться – из тех, кому все равно, что перед ним в эту минуту: овечий зад, женский зад, мужской зад, лишь бы жертва взвизгивала, вскрикивала от боли (нет, не от униженности – такого чувства он не понимает, не знает его; именно от боли, чтоб криком кричал – это ему понятно)». И снова возврат к совку, к подвалам и времени белых халатов.

«ПАРТИЕЦ

– Друзья. Человек не может раскрыться, не захотев этого сам... А искренность его нужна не только нам, но и ему самому».

Время белых халатов – шестидесятые и семидесятые, когда подвалы ушли в прошлое, но их место заняли психбольницы. Не любишь порядки – иди полечись. «Инакомыслящий превращался в тихое животное, отчасти в ребенка; ел, пил и спрашивал о фильмах, которые изредка им показывали: «Это про войну?» – как спрашивают малоразвитые дети». Я не знаю точно, был ли у Маканина брат, залеченный в психбольнице, но, наверное, был, потому что его образ появляется не только в этом произведении автора.

И все же подвал. Хоть  он встает и абсолютно реальным, с окровавленной кафельной плиткой на полу (легко убирать), но это лишь часть огромного вечного подвала.

«Ты можешь и не знать о времени подвалов или о времени белых халатов, но в том-то и дело, что и не зная – ты знаешь. (Метафизическое давление коллективного ума как раз и питается обязательностью нашего раскрытия.)»

Подвал – это тот же стол. Он же и Суд, и спрос. «Возможно, связь расспросов и чувства вины в природе спрашиваемого человека. И чем решительнее был отменен, дискредитирован, оплеван и превращен в ничто суд небесный, тем сильнее проявляется и повсюду набирает себе силу суд земной». Да, в этом все дело. Тибетцы верят в то, что после смерти человек встретит то, что он не смог изжить, он будет говорить с тем, с кем не договорил, бояться того, чего боялся при жизни и видеть лишь то, что способен увидеть. Поэтому, когда приходит время отвечать на вопросы, древнему египтянину является бог Анубис с шакальей головой, тибетцу – многорукий и синелицый местный дух, а человеку из совка – стол, покрытый сукном с графином посередине и спрос. И даже не нужно ждать конца, суд давно идет, и он пьет тебя по каплям и говорит: повинись. «Вина твоя не только возникает сразу: вина обрушивается. Огромная, завещанная веками вина. И мучительно ищется ответ». И даже не нужно тех, кто за столом, ведь «они – это и есть я».

Тяжело, безвыходно, но легким полунамеком нарисована другая реальность, через всю повесть проходит образ человеческого сердца, сердца-бабочки:

«Вижу человеческое сердце как красную бабочку. Сидит со сложенными крыльями. Крылья дышат в неполный такт: подымаются и опадают».

И еще

«Однажды твоя бабочка вдруг забьет крыльями – и взлетит».

И еще:

«Чем более я люблю растоптанных людей, тем более замирает мой трепещущий лоскут внутри. Бабочка, которая боится вспорхнуть».

Ведь что-то Маканин этим хочет сказать, что-то важное. Не улавливаете, нет?..

Ещё одно сильнейшее произведение у Маканина.
Разнообразные суды и копание в чужой жизни- неотъемлемая черта жизни в Союзе. Разбор какого-то ( неважно) поступка, дружеская помощь товарищей, беседа- а на самом деле судилище и тотальный контроль, желание влезть в душу и потоптаться в ней, разобрать всю жизнь на части и осудить. Это давняя традиция- ещё с 20х: комсомольские собрания, партсобрания, признание своих ошибок перед лицом коллектива, всеобщее обсуждение... Потом это пришло и в школы: обсуждения перед классом, пионерские разбирательства, неудобные вопросы в лицо... Под видом заботы и помощи коллектива- желание унизить, вытащить наружу все личное, да ещё и обсудить прилюдно. Собрания жильцов, товарищеские суды... Главное- не высовываться, не ссориться с кем не надо, иначе- постоянный прессинг и проблемы. Все это очень разлагает морально, будит в людях все худшее.
Маканин пишет хлестко и даже страшно: роли в группе судящих распределены- социально яростный тип, старый волк, молодой наглый волк, спокойная с виду женщина для равновесия и т.д. Они знают свое дело: начинают с невинных вопросов, дальше все более неудобные вопросы, а дальше начинается настоящая травля, "гон"; женщины не уходят отсюда без настоящих слез и истерики, мужчины дрожащими руками заваривают валерианку. Эти люди решают многое: карьера, жилищные вопросы , семья- все у них под контролем, без их решений и справок никуда.
Автор вспоминает и другие суды- психиатрические комиссии 70х; эта тема уже затронута в "Андеграунде": не в меру дерзкие студенты, любящие пошутить, уж не говоря о настоящих инакомыслящих, по воле комиссии оказываются в психушке, а там очень быстро превращаются в слабоумных, фактически, а многие и умирают.
Этот стол с сукном и графином посередине- вечный отвратительный символ тотального контроля и травли.

И неважно ты один, или во главе отряда, всегда помни брат - ад где-то рядом...

Лучшего в российской литературе я пока не читал; не знаю почему...
Возможно потому что герой - это наше отражение, порой раздавленное внутреннее Я, когда в Вашу душу лезет Контроль, стремящийся подавить все индивидуальное.
Возможно потому что полотно рассказа сплетено из тонких нитей, каждая из которой как нить Ариадны ведет к своей мысли.
Возможно потому, что похоже на Кафку, атмосферой, внутренним нервом, напряжением.
Это прекрасная повесть, она всегда будет злободневна, как в советскую Эпоху, так и в современных реалиях - до тех пор, пока будет существовать диктатура Ощественного Мнения (Мнение Масс).
Миры Оруэлла и Замятина не фантастичны, они фантастически близко.
Они рядом. Они начинаются со стола чиновника, следователя, начальника.
Истина где-то рядом
Букер 93

Герой здесь есть, но герой ли это? В течение повествования мы видим человека, который каждый раз приходит к одному и тому же, видит цикличность бытия, но ничего не предпринимает. Он присутствует и большей частью наблюдает. В определённых моментах человек ощущает дискомфорт от задаваемых вопросов, никогда не получает удовольствия от заседаний, но идти некуда. В любом случае приходится возвращаться к некому абстрактному Столу вновь и вновь. И рассматривать других персонажей сквозь стекло графина. И основной персонаж, и противостоящие - обезличены. Неважно, как они действительно выглядят, как их зовут, имеют ли проблемы в жизни. Эти составы набираются за любым Столом и занимают свою нишу. Общее лишь - точка соприкосновения в социуме, которую Стол и символизирует. ИНТЕЛЛИГЕНТ ли, СТАРИК ли, все зовутся лишь словами, характерными для соответствующего типажа. Грубо говоря, каждый играет свою роль в обществе и не выходит за пределы своей маски.