Когда-нибудь я это прочитаю
Ly4ik__solnca
- 11 562 книги

Ваша оценкаЖанры
Ваша оценка
Почему люди так часто придумывают себе того, чего нет и не было? На чем основывается эта наша тяга к объяснению в своей голове любого пустяка чьим-то злым умыслом и непринятием при доказанной даже любви к нам близких? Не в наших ли головах дело, не в нашем ли отношении к себе и уровне желания самоистязаться по причине вины самого разного рода?
"Закат одного сердца" - это очередная душераздирающая история от Стефана Цвейга, причем в данном случае одна из самых "истошных". Главный герой новеллы старик Соломонсон, увидев случайно, как его дочь посреди ночи выходит из комнаты одного из их соседей мужчин на курорте, начинает подозревать ее в самых низменных грехах и вместо того, чтобы откровенно поговорить продолжает накручивать себя, доходя до все более жестоких обвинений уже не только в ее сторону, а и в сторону собственной жены - мол, обе его не любят, стыдятся, брезгуют им, сторонясь его в обществе, но не стесняясь тратить нажитые его непосильным трудом деньги, прогуливая их в развлечениях и совсем не дорожа отцом и мужем. И все его мысли остаются в молчании снаружи и в криках лишь в его голове, разъедая не только душу, а и больное тело, доводя несчастного до больницы и печального финала.
Подобные накручивания себя обычно свойственны женщинам, по крайней мере во времена, когда происходили выдуманные автором события (в современности уже и мужчины перестали быть мужчинами, к превеликому сожалению), однако в случае с закатом сердца это одно оказалась принадлежащим старику. Интересно, как развернулась бы его жизнь, если бы хотя бы на долю секунды он прислушался не к обидам, а к голосу разума - возможно было бы избежать такого конца, наладить отношения с единственными родными людьми и простить себя? Простить себя - ведь из-за недовольства собой и возникли у главы семейства его обиды и подозрения, неразумный бессознательно желал найти подкрепление ощущению собственной ничтожности и никчемности, которого, скорее всего, и не было у жены и дочери, а существовало лишь личное непринятие того, как была прожита жизнь. Ах, если бы можно было все переиграть...

«Только для себя я умру, для себя… для других я уже умер… Боже, боже, никогда еще я не был так одинок!»
Очень грустная, можно сказать даже депрессивная новелла. Особенно поражает классификация возраста: «Бог мой, шестьдесят пять лет… в такие годы смерть не за горами, и тут не помогут ни деньги, ни врачи…» Н-да, так и хочется воскликнуть: «О времена! О нравы!»
Так вот, главный герой, глубокий старик шестидесяти пяти лет, считай уже находясь на пороге смерти, приезжает с семьёй на курорт.
И вот однажды ночью, когда очередной приступ печёночной болезни вызвал очередную бессонницу, дабы унять боли, Соломонсон прогуливается по коридору. «Так начался закат его сердца.»
Я вот всё думаю, не выйди он тогда ночью в коридор, не увидь он дочку, выпорхивающую из чужой двери, был бы старик счастливее? Даже не знаю. Мне кадется, такие, как он, найдут любой повод быть несчастными.
Теперь же его жизнь разрушена, ведь Соломонсон считает свою любимицу распутницей и падшей. Всё, чем жил он до сих пор, рухнуло, разбилось, пропало. Впереди только смерть и боль.
«Я хотел только вздохнуть свободно, хоть раз в жизни подумать о себе… Но недаром покойный отец всегда говорил: «Удовольствия не про нас, тащи ношу на горбу до самой могилы…»
И вот он, вместо того, чтобы поговорить с дочерью, выяснить всё, или, на крайний случай, поделиться с женой мыслями, сидит и накручивает, придумывает всё новые и новые пороки для дочери, доводя себя до нового приступа колик.
… И вот уже бог покарал меня, уже он все отнял у меня… теперь — конец… я больше не могу говорить с родной дочерью… не могу смотреть ей в глаза, так мне стыдно за нее… Всегда и везде будет преследовать меня эта мысль — и дома, и в конторе, и ночью в постели: где она сейчас, где она была, что она делала? Никогда уже я не приду домой спокойно… Бывало, она бежит мне навстречу, и сердце радуется оттого, что она так молода, так хороша собой… А теперь, когда она поцелует меня, я буду думать, кому принадлежали эти губы вчера… Быть в вечной тревоге, когда ее нет, и не сметь взглянуть ей в глаза, когда она со мной… Нет, так жить нельзя… так жить нельзя…»
Ну куда может привести подобное настроение? Финал здесь один.
Цвейгу очень хорошо удаётся передать отчаяние и одиночество пожилого человека. Несмотря на всю его паранойю и мнительность, его жалко, ему сочувствуешь. Ведь семье он и правда нужен только, как кошелёк. А так он неудобен, мрачен, немногословен, стар. Пожалуй, с ним даже стыдно покпзаться в приличном обществе, но уж без этого никак. Терпят, но любви я не увидела. Хотя нет, была некоторая забота со стороны дочери, но это всё быстро проходило, то ли возраст, то ли характер. Да уж, старик-отец и юная дочь на заре жизни - понятия прямо противоположные. Так что уж и не знаю, кого винить в трагедии. Жизнь? Судьбу? Самих героев?
Пронзительно грустно. Удивительно психологично. Рекомендую.

"Закат одного разума" было бы лучшим названием новеллы, то, что есть - слишком поэтично для описываемого Цвейгом протекания крыши одного пожилого господина. А ведь все могло легко разрешиться, если бы он обсудил проблему с дочерью словами через рот. Но нет, накручивать же лучше. Накручивать до тех пор, пока свет не мил станет. Нет, ни симпатии, ни сочувствия, ни понимания к герою у меня не возникло. Проблемы нужно решать. Проговаривать. Искать выходы, компромиссы, а не ныть в своей голове, не жалеть себя, взваливая всю вину за свои якобы реальные несчастья на близких. Как говорится, если человек хочет обидеться - он найдет, на что обидеться. Так же и тут. Человек хотел страдать и нашел миллион поводов для страдания. Пусть половина и выдуманная, а вторая - решаемая, нет, страдать же легче, чем взять и что-то в жизни изменить.

Жестокая боль время от времени еще впивалась в его тело, потом отпускала, но другая боль все сильнее сдавливала виски; мысли, словно твердые, острые, раскаленные кремни, нещадно жгли лоб. Только бы забыться теперь, ни о чем не думать! Старик расстегнул сюртук и жилет; неуклюже, бесформенно выпячивался большой живот под вздувшейся сорочкой. Он осторожно нажал рукой на больное место. «Только это — я, — подумал он, — только то, что болит там внутри, под горячей кожей, и только это еще принадлежит мне; это моя болезнь, моя смерть… только это — я… нет уже ни коммерции советника, ни жены, ни дочери, ни денег, ни дома, ни конторы… осталось только то, что я сейчас осязаю пальцами, — мой живот и жгучая боль внутри… Все остальное — вздор, не имеет больше никакого смысла… а эта боль — только моя боль, и эта забота — только моя забота… Они уже не понимают меня, и я не понимаю их… я совсем один, наедине с самим собой — никогда я этого не сознавал так ясно. Но теперь, когда смерть уже гнездится в моем теле, теперь, я чувствую… слишком поздно, на шестьдесят пятом году, когда я скоро подохну, а они, бесстыжие, танцуют, гуляют, шляются… теперь я знаю, что всю свою жизнь я отдал им, неблагодарным, и ни одного часа не жил для себя… Но какое мне дело, какое мне до них дело?… зачем думать о тех, кто не думает обо мне? Лучше околеть, чем принять их жалость… какое мне до них дело?..»
Мало-помалу, шаг за шагом, оставляла его боль: уже не так цепко, не так жгуче впивались в него свирепые когти. Но что-то чувствовалось, — уже почти не боль, а что-то чуждое, инородное давило и теснило, проникая вглубь...

Но старик не испугался, он только грустно улыбнулся: слава богу, скоро конец! Конец умиранию, приближается благостная смерть.

- Ох, деньги, проклятые деньги!.. они их испортили... из-за денег мы стали чужие друг другу... А я, дурак, старался наскрести побольше - и что же?.. самого себя я ограбил, я сделал себя нищим, а их испортил...
















Другие издания


