Миссис Дэллоуэй

И вдруг – стройный, цельный – он оказался у нее на ладони, дивный, разумный, округлый, верх совершенства, крепкая вытяжка из жизненных соков – сонет.

Она странным образом умела дергать человеку нервы, и притом они пели, как струны скрипки.

<...>женщины больше живут прошлым<...>

Она готовилась выдержать жуткую пытку,когда будут смотреть на её картину.Но открыть любому постороннему взгляду отстой своих тридцати трех лет,осадок всех прожитых дней,замешанный на том более тайном,чего она все эти дни не показывала,не открывала,-была настоящая пытка.И удивительное,с другой стороны,волнующее переживание.

...но любви и религии только б это разрушить – неприкосновенность души.

И однако факт остается фактом,почти немыслимо плохо относиться к человеку,пока на него смотришь.

– Какие чудные ботинки! – выпалила она. И устыдилась. Хвалить ботинки, когда тебя призывают целить душу! Когда тебе показали кровоточащие руки, истерзанное сердце и молят о жалости – вдруг прочирикать жизнерадостно: ах, да какие же чудные ботинки! – за это она заслужила (и уже ожидала – в виде раскатов гнева) совершенного уничтожения.

И все дальше они уходили, от нее все дальше, и тоненькая ниточка, которая их к ней еще прикрепляла (раз они вместе откушали), все вытягивалась, вытягивалась, все истончалась, пока они шли по Лондону; будто друзья, откушав с тобой, прикрепляются к тебе тоненькой ниточкой, которая (леди Брутн дремала) истаивает под колокольным звоном, вызванивающим время, не то созывающим в церковь; так одинокую паутинку туманят капли дождя, и потом, отягчась, она провисает. И леди Брутн уснула.

Он вот в школе еще читал Толстого, так одна вещь ему навсегда запала, только он названье забыл, как там фамилия. Русские фамилии невообразимы, сказала миссис Рэмзи. "Вронский", - сказал Пол. Уж эту-то он запомнил, он все думал - в самый раз фамилия для негодяя. "Вронский... - сказала миссис Рэмзи. - А-а, "Анна Каренина"". Но дальше как-то застопорилось; книги были не по их части.