Тебе, Эсме, — с любовью и убожеством

На молнии, сверкавшие со всех сторон, я не обращал внимания. Либо уж на какой-нибудь из них стоит твой номер, либо нет.

В три часа дня я сложил в вещевой мешок все свои пожитки, включая брезентовую сумку от противогаза, набитую книгами, которые я привез из-за океана (противогаз я вышвырнул в иллюминатор на "Мавритании" еще с месяц тому назад, прекрасно понимая, что, если враг когда-нибудь в самом дел_е применит газы, я все равно не успею нацепить эту чертову маску вовремя).

Перед тобой, Эсме, сонный-сонный человек, и у такого безусловно есть надежда вновь обрести способность функционировать — функционировать нормально.

— Я предпочитаю рассказы про мерзость. — Про что? — спросил я, подаваясь вперед. — Про мерзость. Меня чрезвычайно интересует всякая мерзость.

«Боже милостивый, жизнь — это ад».

Милый Боженька, жизнь – это ад.

Буду петь джаз на радио и заработаю кучу денег. После, когда мне сравняется тридцать, я всё брошу и буду жить на ранчо в Огайо.

Она снова положила руки на стол, и я помню, что мне захотелось что-нибудь сделать с огромными часами, которые красовались у нее на запястье, - посоветовать ей, чтобы она носила их вокруг талии, что ли