Дочь дыма и костей

Она смотрела на него не отводя глаз и… кое-что увидела. Мгновение раскололось, словно яичная скорлупа, и обнажило другое мгновение, почти неразличимое — почти, — а затем прошло. Акива остался таким, каким был, и ничего не изменилось, но этот проблеск…
Кэроу услышала собственный глухой голос, который, должно быть, исходил из яичной скорлупы.
— Теперь их у тебя больше.
— Что? — Акива смотрел на нее растерянным взглядом, а затем — словно вспышка молнии — пришло понимание.
Широко раскрыв сверкающие огнем глаза, он резко наклонился вперед и опрокинул чай.
— Что? — повторил он, на этот раз громче.
Кэроу отпрянула. Акива схватил ее за руку.
— О чем ты? Чего у меня теперь больше?
Она тряхнула головой. Отметины — вот что она имела в виду. В то расколовшееся на две части мгновение ей кое-что открылось. Перед ней сидел реальный Акива, а затем внезапно она увидела невероятное: Акива улыбался. Не мрачной ухмылкой, а лучистой от изумления улыбкой, до того прекрасной, что защемило сердце. Из уголков глаз бежали веселые морщинки. Он абсолютно изменился. Если и без улыбки он был прекрасен, то с ней — просто восхитителен.
Но Кэроу могла поклясться, что он не улыбался.

Кэроу обхватила ладонями большую керамическую чашку — чтобы согреть руки после прогулки по крыше собора, а заодно чтобы ненароком не направить причиняющую боль магию на Акиву. Он сидел напротив точно в такой же позе — обхватив свою чашку, и она не могла не заметить его татуировки — множество черных полос на пальцах.
Каждая полоска была слегка выпуклой, как рубец, и Кэроу подумала, что в отличие от ее татуировок эти пометки сделаны путем примитивной процедуры — с помощью надрезов и сажи. Чем дольше она смотрела на них, тем сильнее проявлялось странное ощущение чего-то знакомого или почти знакомого. Она словно лавировала на самом краю осмысления, металась между знанием и незнанием. Это нечто было неуловимым, как крылья пчелы в полете.

— Земля никогда не принадлежала им, — запротестовал он. — У них были небольшие фермерские хозяйства, каменные лачуги. В основном в деревнях. Города выстроила Империя, и не только города. Виадуки, порты, дороги…
— Но для них те места — начало начал. Там они рождались и умирали, влюблялись, растили детей, хоронили родителей. Представь, что на этой земле не построили города. Оставалась бы она их землей? Ведь если придерживаться правила, что твоим является только то, что ты можешь защитить, то любой имеет право попробовать отобрать у других все, что вздумается. Вряд ли это называется цивилизацией.
— Ты не понимаешь.
— Да, я не понимаю.

Яростно дул ветер. Мятежным порывом он растрепал ей волосы — в одно мгновение они были повсюду, словно стайка духов воздуха пыталась унести их, чтобы отделать свои гнезда синим шелком. Карандаш покатился к краю крыши и улетел вниз, так что Кэроу пришлось удерживать волосы двумя руками.
Акива ждал, когда она решит спуститься, но Кэроу молча наблюдала за рассветом: появившееся из-за холмов солнце загоняло в тень густые остатки ночи — они собирались в укромных уголках вне досягаемости утренних лучей.

Они летели высоко над рекой, потом повернули в сторону замка и спланировали вниз, к собору — готическому монстру, резному, обветренному, как измученный многолетними штормами утес. Кэроу опустилась на купол звонницы. Удобно расположиться не удалось. Дул ветер, злой и холодный, и Кэроу пришлось придерживать руками волосы, чтобы они не закрывали лицо. Она достала карандаш (тот самый, которым целилась в Акиву?), собрала волосы в узел на затылке и заколола — инструмент на все случаи жизни. Несколько синих прядок выбились и заплясали по бровям, по губам, улыбающимся в наивном, детском восторге.
— Мы на соборе, — сказала она.
Он кивнул.
— Ты не понял. Мы на соборе, — повторила она.