Куприн. Рассказы "Ах, это русское ковыряние в своей и чужой душе! Да будет оно проклято!"
Prosto_Elena
- 220 книг

Ваша оценкаЖанры
Ваша оценка
Произведение с моралью, и хорошим концом. Может автор хотел сказать что-то другое, но я запомнила историю как вор украл, вора поймали, вора убили. Сложно ассоциировать себя с конокрадом, или его жалеть, почему-то ставишь себя на место крестьян которых обокрали. Лошадь тогда больше чем машина или трактор, вряд ли у крестьянина есть деньги новую сразу купить, такая кража на долго выбьет его из нормальной жизни. И все это что бы какой-то ворюга, здоровый мужчина, который сам может работать и обеспечивать себя, пил
жрал и бездельничал. Автор давит на жалость показывая какой конокрад добрый и хороший ребенка пультом укрыл, но симпатии на стороне крестьян, им и так тяжело жить и еще всякие паразиты вокруг ошиваются, я бы посмотрела на автора если бы его обокрали, сам бы первый бы требовал казни, а так со стороны и пожалеть можно ворюгу, и что то человеческое в нем увидеть. В общем, вор украл, его поймали, и убили.

Взял он мою руку, положил на полудрабок - хрясь! "Не воруй, говорит, коней, коли не умеешь". Три пальца сразу отсек. Один отскочил, в лицо мне ударился. А он опять - хрясь! хрясь! - и сам все приговаривает: "Не воруй, коли не умеешь, не воруй чужих коней"... Потом велит он мне дать другую руку. Я его, как малое дитя, слухаюсь, ложу и левую руку. И снова он мне говорит: "Не воруй коней", и хррясь топором!.. Отсек он мне все пальцы, оставил только один, вот этот. - Козел протянул вперед свою изуродованную руку с торчащим вверх большим пальцем. - Посмотрел на него, посмотрел и говорит: "Ну, говорит, все равно ты этим пальцем лошадей красть не будешь, разве что другому вору поможешь. Дарю его тебе, чтобы ты им пил, ел, трубку закуривал и чтобы обо мне завсегда помнил".

- Господи, помяни раба твоего, грешного Левонтия, и учини его в рай, привычной нищенской скороговоркой зашептал Козел. - Убили Бузыгу, - сказал он с притворной печалью.
Он знал, что народный гнев уже достаточно насытился кровью и что смерть прошла мимо его головы, и не умел скрыть своей глубокой животной радости. Он заливался старческим, бесшумным длинным смехом и плакал; болтал лихорадочно, без остановки и без смысла, и делал сам себе лукавые, странные гримасы.

В середине, на узком, свободном пространстве, инстинктивно огороженном толпой, лежал на сырой и темной от крови траве Бузыга. Все лицо его представляло собою большой кусок окровавленного, разодранного в клочья мяса. Один глаз был вырван и висел на чем-то, похожем на красную, мокрую тряпку. Другой глаз был закрыт. Вместо носа по щекам разлипалась большая, мягкая кровяная лепешка. Усы были залиты кровью. Но самое ужасное, невыразимо ужасное, было в том, что этот обезображенный человек лежал на земле и молчал в то время, когда вокруг него клокотал и ревел опьяненный злобой народ.




















Другие издания


