Пышка

Но можно подумать, что насмешливый и циничный творец, как будто нарочно,
задался целью навсегда лишить человека возможности облагородить, украсить и
идеализировать встречу с женщиной. И вот человек изобрел любовь - неплохой
ответ лукавому богу! - и так опоэтизировал ее, что женщина подчас забывает,
какие прикосновения она вынуждена терпеть. Те из нас, кто не способен к
самообману и экзальтации, изобрели порок, утонченный разврат, - это тоже
способ околпачивать бога и воздавать почести, бесстыдные почести красоте.

Утром в половине пятого путешественники собрались во дворе «Нормандской гостиницы», где должны были сесть в карету.
Они еще не совсем проснулись и кутались в пледы, дрожа от холода. В темноте они еле различали друг друга, а тяжелые зимние одежды делали их всех похожими на тучных кюре в длинных сутанах. Но вот двое мужчин узнали один другого, к ним подошел третий, и они разговорились.
– Я увожу с собой жену, – сказал один из них.
– Я тоже.
– И я тоже.
Первый добавил:
– В Руан мы уже не вернемся, а если пруссаки подойдут к Гавру, переедем в Англию.
У всех были одинаковые намерения, так как это были люди одного склада.

Жители в конце концов осмелели, и потребность торговых сделок снова ожила в сердцах местных коммерсантов. Некоторые из них были связаны крупными денежными интересами с Гавром, занятым французской армией, и вздумали сделать попытку пробраться в этот порт, – доехать сушею до Дьепа, а там сесть на пароход.
Было использовано влияние знакомых немецких офицеров, и комендант города дал разрешение на выезд.
Для этого путешествия, на которое записалось десять человек, был нанят большой дилижанс с четверкой лошадей, и решено было выехать во вторник утром, до рассвета, чтобы избежать всякого рода сборищ.

Город мало-помалу принимал обычный вид. Французы еще избегали выходить из дому, зато улицы кишели прусскими солдатами. Впрочем, офицеры голубых гусар, заносчиво волочившие по тротуарам свои длинные орудия смерти, по-видимому, презирали простых горожан не многим больше, чем офицеры французских егерей, кутившие в тех же кофейнях год тому назад.
И все же в воздухе чувствовалось нечто неуловимое и непривычное, тяжелая, чуждая атмосфера, словно разлитой повсюду запах, – запах нашествия. Он заполнял жилища и общественные места, сообщал особый привкус кушаньям, порождал такое ощущение, будто путешествуешь по далекой-далекой стране, среди кровожадных диких племен.
Победители требовали денег, много денег. Обывателям приходилось платить без конца; впрочем, они были богаты. Но чем состоятельнее нормандский коммерсант, тем сильнее страдает он от малейшего ущерба, от сознания, что малейшая крупица его достояния переходит в чужие руки.