Чудная

Возможно, самый популярный очерк нашего самого "народного" писателя эпохи царизма. Народным Короленко я называю не без доли иронии, поскольку он стал самым известным литератором, вышедшим из среды народников, можно сказать, что он плоть от плоти народничества.

Революционер до корней волос, Короленко так и остался классическим "борцом за всё хорошее против всего плохого", он не упускал случая выразить протест то царскому правительству, то временному, то большевистской диктатуре. Такой образцовый классический оппозиционер, живущий по принципу "чем хуже - тем лучше", но когда наступает то самое вожделенное "лучше", оказывается, что оно еще хуже, чем то что было до этого.

Переругиваясь с Луначарским, терпя выволочки от Ленина, который когда-то называл его прогрессивным писателем, а теперь - "жалким мещанином", Короленко умер с расстройства, а заодно и от воспаления лёгких, пережив Октябрь всего на четыре года.

Очерк "Чудная" носит некую печать автобиографичности, в нем отразился образ Эвелины Улановской, двадцатилетней студентки-народницы, с которой Короленко вместе отбывал ссылку в 1879 году. Очерк можно понимать двояко, сам автор явно хотел показать, что народ и правительство не едины. Рассказчик - жандарм Гаврилов - проникается человеческим состраданием к политической ссыльной, отказывается видеть в ней преступницу , относится к ней "по человечности". Скорее всего, он даже влюбился в свою подопечную, хотя про это в очерке не звучит ни слова. Она же всячески противится принять его сострадание, открыто называя его врагом и относясь к нему соответственно. Только под давлением более мудрого и опытного ссыльного Рязанцева девушка соглашается преодолеть свою гордыню и увидеть в молодом жандарме человека, да и это она делает не ради Гаврилова, а ради своего друга, после того, как тот обвиняет её в сектантстве.

Но нам, знающим, чем разродится история Российской империи через каких-то неполных 40 лет после описанного, понятно, что Короленко писал не только о том, что знал и хотел выразить, но и о том, чего еще не знал, и во что верить наотрез бы отказался. Этот очерк о силе ненависти, копящейся в социальных слоях подданных империи, о той жуткой непримиримости, которая застит людям глаза и лишит их самой возможности услышать друг друга - слышны будут только выстрелы наганов да свист шашек.

И даже те, кто будет готов к диалогу и прощению, как жандарм Гаврилов, не смогут найти понимание у своих оппонентов, но вот обида - обида захлестнет и их. И к концу жизни Короленко "чудными" будут уже восприниматься не непреклонные революционеры, а люди, призывающие к примирению и прощению.

Чудной и чудный очерк.
Я Короленко никогда до этого намеренно не читала, только лишь "В дурном обществе" в пятом или шестом классе, но уже тогда он произвёл на меня неизгладимое впечатление. Недавно я обнаружила сборник его произведений и наконец принялась за чтение.
Этот писатель, как я пока считаю, реалист, говорящий всё в лицо, но тем не менее, непрозрачно, туманно.
Очерк "Чудная" повествует о трагичной и горькой судьбе сосланной далеко на север девушки, которая всё равно не уронила своё достоинство, была горда, неумолима.
"Как она тут вспыхнет", "как она тут крикнет" - Морозова была живой, яркой.
Несмотря на многоточие в последнем предложении, на самом деле история закончилась гордым восклицательным знаком, лишь после которого стоит поставить две маленькие точки, как оставшуюся скорбь...

• Не спится, видно, господин? - произносит тот же провожатый - "старшой", человек довольно симпатичный, с приятным, даже как будто интеллигентным лицом, расторопный, знающий свое дело и поэтому не педант. В пути он не прибегает к ненужным стеснениям и формальностям.
• Да, не спится.

  "Чудн'ая" - короткий очерк Владимира Короленко, написанный в 1880 году в пересыльной тюрьме. Автор был не раз и в тюрьмах, и в ссылках за связи с революционным движением.

  Очерк - разговор политического заключенного и жандарма, сопровождающего его к месту ссылки.

  Холод, темень, северный ветер и тяжелый неблизкий путь. В избе, где они остановились погреться, нет еды, кроме луковиц и хлеба. Рядом река, но в реке нет рыбы - выдра поела. Картошка - померзла. На жандармах целый арсенал оружия, и у них жесткие предписания, которые они не решаются нарушать, опасяясь и начальства, и друг друга.

  Тот провожатый, что постарше, рассказывает историю - вез он к месту ссылки барышню-"политичку", да так с тех пор и запечалился.

  Но это не пошлая история любви бывшего рекрута к "дворянскому отродью".

  Жандарм, человек совестливый, все никак не мог понять, почему та девушка так и не приняла ничего из того, что он пытался для нее сделать по-человечески, из жалости: загнуть рогожу на окне, чтобы она могла смотреть на дорогу, набросить на нее тулуп, сказать название города, куда ее везли, или просто дать кусок хлеба.

  Так и смотрела на него и его товарища, вечно пьяного, как на ядовитых гадин. Да и после, уже умирая в каком-то неведомом городке, не простила его, когда он зашел ее проведать.

  Революционная романтика, как и любая другая, мне не по возрасту, да и не по статусу.

  Что я тут вижу: юный возраст, потрясение несправедливостью суда, тюремным заключением, и максимализм, и бунт, и неприятие действительно кошмарного мира и действительно страшного строя. Но если у тебя молоток, это не значит, что все вокруг гвозди - только до этого понимания дорасти надо, чего Чудн'ой было не суждено.

  Это рассказ скорее о совестливом человеке, несущем свою службу. От политических вопросов он далек - от тех, что решают судьбы мира, а вот судьбы этих молодых людей, которых он сопровождает, его беспокоят.

  Он и сам несчастлив: вернуться в деревню он не может, отвык - от труда, еды, грубости между людьми, а где ему быть и жить неясно. Оттого мы его, наверное, и видим разве что в бесконечной дороге и только как вынужденного сопровождающего - своего пункта назначения у него нет.

  А природа с ее ледяным ветром, ранними морозами, темнотой, бездорожьем и голодухой одинакова и для тех, и для этих, как и не справедливый жуткий мир.