Эмиль из Лённеберги

Эмилю очень хотелось выглядеть в глазах папы дельным и умелым, но это ему редко удавалось. Надо, решил он, чтобы папа увидел всё это огромное скопище раков сразу же, как только проснётся. Поэтому он вывалил раков в большой медный чан, в котором Эмиль и сестрёнка Ида мылись в субботу вечером, и поставил этот чан в спальне возле папиной кровати.
«Вот радость-то будет, когда он, только открыв глаза, сразу увидит всех моих раков», — подумал Эмиль, лёг в постель в распрекрасном настроении и тут же заснул.
В комнате стояла тишина, она прерывалась только похрапыванием папы Эмиля и тихим шуршанием раков, копошившихся в баке. Папа Эмиля всегда вставал очень рано. Так же рано встал он и в то утро. Едва лишь стенные часы пробили пять ударов, он приподнялся и спустил ноги с кровати. В этой позе он посидел с минуту, чтобы окончательно проснуться. Он потянулся, зевнул, почесал затылок и пошевелил пальцами ног. Как-то раз, как ты знаешь, он угодил большим пальцем левой ноги в мышеловку, поставленную Эмилем, и с тех пор этот палец стал у него затекать — им надо было по утрам обязательно двигать. Так вот, значит, папа сидел на кровати и мирно шевелил пальцем. И вдруг он издал такой ужасающий крик, что мама Эмиля и сестрёнка Ида мигом проснулись. Они подумали, что папу кто-то хочет зарезать, не иначе. А завопил он, оказывается, просто оттого, что рак ущипнул его за тот самый больной палец, который угодил тогда в мышеловку.

15 августа тоже есть небольшая запись:
«Ночью Эмиль с Альфредом ходили ловить раков и принесли 60 штук. Но потом, боже мой, что было потом…»
Шестьдесят штук! Ты когда-нибудь слыхал, чтобы враз поймали столько раков? Шестьдесят штук — это огромная куча. Вот посчитай-ка до шестидесяти и сам убедишься, как это много. Эмиль был счастлив! Если тебе довелось когда-нибудь ловить раков в маленьком озере тёмной августовской ночью, то ты и сам знаешь, какое это увлекательное занятие и каким удивительным кажется всё вокруг! Лес обступает со всех сторон, а тьма такая, хоть глаз выколи, тишину нарушает лишь плеск воды, когда шлёпаешь босыми ногами вдоль берега и ты, конечно, промок до нитки. Но если у тебя есть факел, такой, как у Эмиля с Альфредом, то в его свете ты увидишь раков, больших чёрных раков, — они ползают между камнями по дну озера. И надо только протянуть руку, опустить её в воду, аккуратно схватить пальцами за спинку и одного за другим покидать в мешок.
Когда Эмиль и Альфред в предрассветных сумерках шли домой, у них было столько раков, что они с трудом тащили мешок, но Эмиль шёл бодро — то он что-то насвистывал, то напевал. «Вот папа-то удивится!» — думал он.

Печальная история с вишнёвкой — одна из тех, о которых долго не могли забыть в Лённеберге. Все, за исключением мамы Эмиля, которой хотелось забыть о ней как можно скорее. В тот злополучный день, 10 августа, она ни слова не написала в синей тетради. Всё это было слишком ужасно, и даже бумаге она не решалась довериться. Но 11 августа она всё же сделала небольшую запись, и тот, кто её прочёл бы, не зная истории с вишнёвкой, не мог бы не содрогнуться от ужаса.
«Да поможет мне Бог вырастить этого мальчика! Сегодня он был хоть трезвый». Да, так там было написано. И ни слова больше. Но что можно подумать, читая такую запись? Что Эмиль редко бывает трезвым? Скорее всего, маме Эмиля хотелось рассказать всё, как было, да, видимо, она, как я уже говорила, не решалась этого сделать.

Все жители Лённеберги хотели присутствовать при обращении Эмиля в трезвенника. Хор общества заблаговременно выстроился на сцене, и как только Эмиль показался в дверях, кто-то затянул, и все подхватили:
Отрок, взявший стакан с ядовитою влагой…
— Никакого стакана не было, — зло сказала мама, но, кроме Эмиля, её никто не услышал.
Когда с пением было покончено, поднялся какой-то человек в чёрном и долго что-то говорил Эмилю с очень серьёзным видом, а под конец спросил, готов ли он дать обет никогда в жизни не брать в рот спиртного.
— Это я могу, — сказал Эмиль.
Но в этот момент за дверью раздался негромкий визг, и в зал вбежал Свинушок. Он, оказывается, тихонько следовал за своим хозяином, а теперь, увидев Эмиля, который стоял у рампы, очень обрадовался и вприпрыжку бросился к нему. Тут в зале поднялось невесть что. Никогда ещё общество трезвости не посещала свинья, и членам общества это почему-то пришлось не по вкусу. Они, видно, считали, что свинье здесь делать нечего. Но Эмиль сказал:
— Свинушок тоже должен дать обет не брать в рот спиртного. Ведь он съел больше пьяных вишен, чем я.
Свинушок был явно возбуждён и носился по залу как угорелый, но Эмиль приказал ему: «Свинушок, сидеть!» — и, к великому изумлению всех присутствующих, поросёнок послушно сел по-собачьи. А надо сказать, что когда он так вот сидел, то выглядел очень мило и трогательно. Эмиль вынул из кармана горсть сухих вишен и дал Свинушку. Люди в зале глазам своим не поверили, когда увидели, как поросёнок поднял вверх правое копытце и поблагодарил за гостинец.
Все так заинтересовались Свинушком, что чуть не забыли про обет, который должен был дать Эмиль.

— Ну, так как же, дать мне вам обещание не пить вина? — напомнил Эмиль собравшимся про цель своего прихода. — Я готов.
И тогда Эмиль поклялся, повторяя слово в слово за председательствующим: «Я никогда не буду брать в рот крепких напитков и приму все необходимые меры, чтобы окружающие меня люди тоже были трезвенниками». Эта клятва означала, что за всю свою жизнь Эмиль не отведает ни капли вина и обязуется следить, чтобы другие тоже вина не пили.
— И ты, Свинушок, тоже поклялся, — сказал Эмиль.
А потом все люди в Лённеберге говорили, что никогда ещё не видали да и не слыхали, чтобы кто-нибудь давал клятву вместе со свиньёй.
— Но уж этот мальчишка с хутора Катхульт всегда что-нибудь да выкинет!

«Хорошо, что этих бутылок больше не будет в доме», — думала мама, возясь на кухне. Фру Петрель надо было ожидать с минуты на минуту. И в самом деле мама услышала шум подъезжающей коляски. Но она тут же услышала и другой, весьма странный шум, который доносился из погреба. Словно там кто-то бил стекло.
Она кинулась в погреб и увидела Эмиля. Он сидел с кочергой в руке и методично, одну за другой, разбивал бутылки с вишнёвкой. Стекло звенело, вишнёвка текла рекой.
— Боже мой! Что ты делаешь, Эмиль? — закричала мама.
Эмиль на мгновение перестал бить бутылки, и мама расслышала, как он сказал:
— Я выполняю свою клятву — борюсь за трезвость. Решил начать с фру Петрель.

Эмиль присел на опрокинутое ведро. Он вертел во рту травинку и ни о чём определённом не думал. И вдруг увидел, что петух упал как подкошенный. Правда, он сделал несколько попыток подняться, но успехом они не увенчались. Стоило ему чуть-чуть приподняться, как он тут же валился головой вперёд и некоторое время лежал недвижимо. Куры, сбившись в кучу, стояли неподалёку, с испугом глядели на странные выходки петуха и тревожно кудахтали. А петуха это просто бесило, и он злобно таращил на них глаза — разве он, взрослый петух, не имеет права поваляться на траве и даже повертеться с боку на бок, если ему охота? Эмиль никак не мог понять, что же случилось с петухом. Он подошёл к нему, поднял и поставил на ноги. Петух стоял нетвёрдо. Некоторое время он бессмысленно качался взад-вперёд, а потом вдруг отчаянно замахал крыльями, закукарекал и как полоумный кинулся к стайке кур. Куры со страху бросились врассыпную. Ясное дело — петух сошёл с ума! Эмиль следил за дикими выходками обезумевшего петуха с таким вниманием, что выпустил из поля зрения поросёнка. А Свинушок тоже захотел погонять кур, он громко заверещал и помчался за петухом. Эмиль ничего не мог понять. Свинушок визжал всё пронзительнее и скакал всё более резво, со стороны казалось, он веселится от души, хотя ноги его как-то заплетались. Свинушка заносило то в одну сторону, то в другую, он уже не управлял своими движениями, чуть ли не падал, но всякий раз всё же умудрялся удержать равновесие, словно прыгал через верёвочку. На кур нельзя было смотреть без сострадания. Никогда ещё их не гоняли так дружно петух и поросёнок. Полумёртвые от страха, они удирали со всех ног. Бедные куры! Мало того, что их петух сошёл с ума, за ними ещё гнался, нелепо подпрыгивая, взбесившийся поросёнок, и они так отчаянно кудахтали, что просто сердце разрывалось. Да, это и вправду было уж слишком! Эмиль знал, что со страха можно умереть, а тут он своими глазами увидел, как куры стали падать одна за другой. Они лежали в траве, затихшие, бездыханные. Да, представь себе это ужасающее зрелище — повсюду в траве валяются недвижимые белые куры! Эмиль пришёл в отчаяние и даже заплакал. Что скажет мама, когда увидит мёртвых кур? Хромая Лотта тоже валялась бездыханной. Эмиль бережно взял её на руки. Бедная Лотта не подавала признаков жизни! Единственное, что Эмиль ещё мог для неё сделать, — это устроить ей приличные похороны. Он тут же решил, что на её надгробном камне надо написать: «Здесь покоится хромая Лотта, которую до смерти испугал Свинушок».

Напротив дома фру Петрель стоял дом бургомистра. Это был очень красивый дом, окружённый фруктовым садом. И вот в этом саду между яблонями ходил на высоченных ходулях мальчик. Звали его Готтфрид, и был он сыном бургомистра. Готтфрид загляделся на Эмиля, потерял равновесие и тут же нырнул вниз головой в сиреневый куст. Если ты хоть раз в жизни ходил на ходулях, то тебе не надо объяснять, как важно при этом удерживать равновесие, потому что ходули — очень длинные жерди, к которым на большой высоте от земли прибиты дощечки для ног, — весьма неустойчивы. Готтфрид тут же поднялся, высунул голову из куста и снова как зачарованный уставился на Эмиля. Когда случайно встречаются двое мальчишек, сделанных, как говорится, из одного теста, у них прямо глаза разгораются. Готтфрид и Эмиль глядели друг на друга и молча улыбались.
— Отличная кепочка, — сказал наконец Готтфрид. — Дашь поносить?
— Ага, — ответил Эмиль. — А ты дашь походить на ходулях?
Обмен пришёлся обоим по душе.
— Только вряд ли ты сможешь на них ходить, — предупредил Готтфрид. — Это надо уметь!
— Что? — воскликнул Эмиль. — Сейчас увидишь!
Готтфрид и не думал, что Эмиль такой решительный. В мгновение ока он вскочил на ходули и, представь себе, побежал, ловко лавируя между деревьями. О том, что он должен явиться на обед к фру Петрель, Эмиль совершенно забыл.

— Через окно мне не выбраться, — вслух рассуждал Эмиль. — Дверь на запоре. Звать на помощь я не стану ни за что на свете!.. Как же быть?
Он задумчиво глядел на печку. В сарае была сложена самая настоящая кирпичная печка, чтобы летом было на чём разогреть банку с клеем, а зимой не мёрзнуть.
— Придётся лезть через трубу, — решил Эмиль и недолго думая вполз в печку.
Там было полно золы, оставшейся ещё с зимы. Он, конечно, тут же весь вымазался, но храбро полез вверх по трубе. В квадрате неба над ним висела рыжая круглая луна.
— Привет, луна! — крикнул Эмиль. — Гляди, гляди, что сейчас будет!
Он лез и лез вверх, упираясь руками и ногами в закопчённые кирпичные стенки. Если тебе когда-нибудь приходилось лазить по узкой печной трубе, ты и сам прекрасно знаешь, как это трудно. Да притом ещё с ног до головы вымажешься в саже. Но Эмиля это не смущало. А коварная Лина тем временем всё сидела на крылечке, обвив обеими руками шею Альфреда, и, конечно, ни о чём не подозревала. Но, как ты помнишь, Эмиль обещал, что она у него ещё попляшет. И, представь себе, она и вправду заплясала! Да ещё как! Лина томно приоткрыла глаза, чтобы взглянуть на луну, и тут же вскочила.
— Ой-ой-ой! Домовой! И-и-и-и!.. На трубе — домовой! — заверещала она диким голосом на всю Лённебергу.