Рецензия на книгу

• 

  Аноним28 мая 2018 г.

  «В искусстве – личное спасение, но в нем не может быть спасения для всего человечества».

  Многоликий, многоголосый, многослойный — в этом романе слишком много всего. Вот и вопросов после его прочтения тоже очень много: именно что вопросов, даже не совсем ясно обозначившихся мыслей (и здесь, насколько я понимаю, многие читатели со мной согласятся, потому что большинство опубликованных рецензий — сплошь вопросы, причём не только риторические).

  Название романа, на обложке которого изображён мальчик, уверенно пытающийся дотянуться до верхней книжной полки, наверняка намеренно отсылает к «Исповеди» Блаженного Августина, первому полноценному автобиографическому источнику в истории европейской литературы/ философии/ богословия. Зачем? Действительно, Жауме Кабре ведёт повествование от лица мечтателя, полиглота, профессора Барселонского университета Адриа Ардевола, который всю жизнь читал книги; который всю жизнь размышлял о том, сможет ли он быть счастливым; который всю жизнь любил одну женщину — всю свою жизнь герой и рассказывает в романе «Я исповедуюсь».

  В романе очень много историй об исповеди, пересекающихся друг с другом в плотном, но прозрачном палимпсесте. В центре повествования мы видим Адрию Ардевола, повторяющего смиренное «Mea Culpa» перед автопортретом Сары. По-моему, это очень красивый образ о священной любви — главный герой приходит к своей возлюбленной, а не к священнику, и проводит часы перед её изображением, словно перед иконой. Помимо текущего/ линейного пространства романа (истории Ардевола), читатель — вслед за повествователем с его способностью поразительно быстро запоминать иностранные языки и прочитанные истории — проникает вглубь исторической памяти человечества. Одна из первых историй об исповеди рассказывает о женщине из 14 века, которая решается на самоубийство и просит монаха фра Микела исповедовать её, однако в этой просьбе он ей отказывает, потому что не является священником, и на следующий день женщина убивает себя, так и не покаявшись. В другом временном пространстве — после Второй Мировой войны — мы наблюдаем, как немецкий доктор, проводивший эксперименты на детях в Освенциме, раскаивается в своём прошлом и после многолетнего ареста решается пойти на исповедь к священнику, который оказывается настолько поражён рассказанными ужасами, что умирает тут же в исповедальне. История отца Адрия Ардевола так же связана с исповедью, но в несколько другом смысле: его друг священник нарушает право исповеди и рассказывает о людях, которые, гонимые временем и властями, готовы были продать своё имущество за бесценок, лишь бы получить деньги, уехать в другую страну и, тем самым, спасти себе жизнь.

  Получается, в исповеди можно отказать, от исповеди можно умереть и исповедь можно нарушить... Возможно ли, что Жауме Кабре пересказывает эти многоголосые истории от лица Ардевола, чтобы их герои всё-таки смогли найти покаяние и утешение, став частью его исповеди? Возможно ли, что Адриа Ардевол исповедуется не только за себя, но и за всех тех, кто жил до него, за всё человечество? Ведь история циклична, развивается из точки в спираль или затейливую морскую раковину, накладывая на прежний уровень новые смыслы и новые жизни, создавая многоуровневое пространство времени. Так, фра Николау, Великий инквизитор 14 века, перерождается в Рудольфа Хёсса, коменданта Освенцима; женщина-еврейка из 40-х годов в Германии оказывается родственницей еврея, убитого инквизицией в 14 веке; а скрипка Сториони продолжает оставлять кровавый след в жизнях каждого из её владельцев.

  Но давайте всё-таки вернёмся к мальчику с его многоликой книжной полкой. Сквозь десятки голосов, звучащих в повествовании, его история кажется самой целостной. «Я исповедуюсь» — это ещё и Bildungsroman, роман воспитания от начала и до конца, или, следуя названиям первой и последней глав, «а capite usque ad calcem», «с головы до пят». И вот здесь почему-то больше всего вопросов. Сквозь тиранию отца, борьбу материнских и отцовских ожиданий в самом ребёнке, дистанцию героя по отношению к самому себе (в силу прогрессирующей болезни Альцгеймера), был ли он счастлив? Любила ли его мать, так редко называвшая его по имени? Возможно, да, любила, а герой лишь сформировал в себе острое желание быть несчастным, потому что, как сам на этом настаивает, «настоящее искусство рождается из разочарования. Счастье бесплодно».

  Сколько же разочарования пережил человек, память которого задыхается от чувства вины за свою жизнь и за десятки жизней из других временных пространств? Несмотря на чудовищное преломление и необратимую парализацию сознания, нашёл ли Адриа Ардевол своё спасение? Нашёл ли спасение для всего человечества?

  P. S. Если кто-то знает картину Эдварда Хоппера с изображением мальчика, с которым Адриа Ардевол сравнивает себя, пожалуйста, покажите мне. Я не смогла её найти.

  11

  1K