Рецензия на книгу

• 

  Аноним23 августа 2025 г.

  Прощание с собой (рецензия duende)

  При чтении прекрасного произведения, как и в любви, хорошо бы пару раз умереть и пару раз родиться: в душе, разумеется, чуточку.
  Другой вопрос, если потом уже ты оглянешься и с ужасом заметишь, что умер ты большее число раз, чем родился. Зато хорошо так умер, с размахом, по-русски.
  Не ожидал я, что знакомство с «деревенской прозой» Распутина, окажется для меня не лёгкой и весёлой поездкой, как в детстве в деревне, когда брат ехал на велике, а я сидел сзади, беременный кукурузными початками (под футболкой), и проезжали мы узкое местечко у речки, в котором всегда караулили сумасшедшие собаки, и я поднимал ноги, как психический кузнечик, к небу почти, молясь, чтобы меня не укусили. Но было весело..

  Хотел отдохнуть от полыхающей красоты великих стилистов: Набоков, Апдайк, Платонов, Кавабата.. а нарвался на прелестного и тончайшего стилиста: Распутина.
  Он не тот стилист, каких сейчас полно, когда начитавшись, «как писать», пишут и умно и изящно и вкусненько… но — пусто и мертво. Словно по линеечке: орки о орки сюжетов, прописанные от и до, персонажи и т.д.
  Распутин пишет нутром, как настоящий писатель: он, писатель, из породы Платонова и Цветаевой, которые, пиша, чуточку умирают, но и рождаются вновь.
  Некоторые моменты, кстати, в романе, равны строчкам Платонова. Например вот эта строчка: Один ребёнок, сразу же, как родился и открыл глаза, не вынес белого света и отошёл.
  Я не удивлюсь, если незадолго до написания повести, Распутин читал Платонова.

  Или взять язык Распутина: у вас будет ощущение, что вы чудесным образом, на лету, вспоминаете какой-то забытый язык Эдема: деревня - Малая Яблоневка. И вы будете гордиться, что знаете словно бы два, а то и три языка.
  У меня было ощущение, что я приехал в деревню свою (ну, не свою, я не барин: дедушкину).
  Там сама природа словно бы говорит на этом древнем языке красоты.
  Идёшь к речке по полю, и к твоей руке ласкается какой-то сиреневый большой цветок, словно неведомый зверочек, облизывая ладошку своим сиреневым, улыбчивым теплом.

  И ты не можешь просто пройти мимо него. Остановишься, встанешь на колено перед ним и погладишь его, как друга, и скажешь ему что-то нежное.
  А по дорожке, рядом, идёт деревенский мужик и смотрим на тебя как на дурака, и думает наверно: городские, что с них взять! Стоит перед цветком на колене и гладит его и разговаривает с ним. Нет, мы даже когда напиваемся с мужиками, так себя не ведём.
  Что он там говорит ему, полоумный? Господи.. он стихи читает кипрею! Про какого то смуглого московского ангела!

  Простая трагедия затопляемой деревни, под пером Распутина, вырастает до уровня вселенских масштабов.
  У Тютчева есть прекрасный стих на эту тему:

  
  Когда пробьёт последний час природы,
  Состав частей разрушится земных:
  Всё зримое опять покроют воды,
  И божий лик изобразится в них!

  Это не просто повесть о прощании с деревней или прошлым, с былой Россией.
  Это полноценное экзистенциальное произведение, не менее грациозное и глубокое, чем романы Сартра.
  Матёра — словно дивный остров из сказки, который не остров, а — таинственная рыба-кит, плывущая в мировой синеве, и воды этой таинственной синевы, это не просто наша жизнь, это эквивалент той таинственной тёмной материи в космосе, из которой на 80% состоит вселенная, но которая не видна и почти не ощутима: это таинственные воды — памяти и любви.

  Распутин поднял тургеневскую тему об отцах и детях, на невиданную высоту: это не просто вечный спор юных и старых, прогресса и чего-то устаревшего, милого, ветхого.
  Это фактически спор божеского и человеческого. Понятно, что юность — уже сама по себе, маленький бог, и она рвётся в своё новое небо. Это чудесно и хорошо.
  Если… ты кровно связан с прошлым, а не отрекаешься от него. Иначе есть опасность, превратится из милых перелётных птиц, осенью летящих словно бы к звёздам, в мёртвую и алую листву, летящую в пустоту.

  Вас не страшат те люди, которые с таким самозабвенным идиотизмом рвутся прочь от себя и настоящего, в будущее, прогресс, словно они бегут от чего-то ужасного в себе, от себя: они чем-то похожи на мрачных фурий апокалипсиса: они с весёлой лёгкостью отрекаются и от Достоевского и от Рафаэля и от Тарковского и от… совести, чести, Родины, бога, души: всё это для них устаревшие, смешные и ветхие понятия, которые мешают им «жить» и двигаться вперёд, в прогресс.
  Какой-то мертвечиной веет от таких людей.
  Как и от тех, кто столь же самозабвенно цепляется за старину, никуда не двигаясь.

  Для меня было экзистенциальным открытием, встретить в повести, полной самых разных персонажей, вплоть до дивного снежного человека с ружьём, матерящегося по русски (это местный юродивый, совершенно платоновский персонаж), старушку ветхую, с которой так много общего, во много раз больше, чем с молодыми персонажами, хотя их и не много.
  В повести  лишь раз, дивным метеором блеснула тема любви и молодой жизни. Вот тут прям тоже весь я.

  Просто в одной строчке упомянуто, что когда-то одна девушка из-за неразделённой любви повесилась на дереве.
  Вот это я понимаю, коснуться темы любви: сразу и по существу, без лишней болтовни.
  А может все иные истории любви, и правда, лишь милая болтовня? А тут сразу понятно, что человек любил и не мог жить без любви и любимого: любовь равна жизни. Если жизнь продолжается без любви, или любовь без жизни, это уже какая то ложь и бред.

  Может так и надо писать о любви? Либо зарницы первых поцелуев в ночи, когда не видно этого чудовища — «человека», а лишь сердце видно в поцелуях и душу на губах, либо сразу — человек умер от любви.
  А всё что между этим — ложь и мрачный бред. Как та глухонемая и несчастная девушка, словно пришибленное слово божье, которая толком никому не нужна была, но переспав с одним, и узнав в мире лишь это счастье, с энтузиазмом мотылька-аутиста, стала спать со всеми подряд на острове, к ужасу жён и матерей, пока не прижила несчастного мальчонку, ставшего живой тенью старушки: ибо девушка пропала. В прямом и переносном смысле.

  У Распутина в повести — дивный образ Древа Познания, ставшего — Древом жизни.
  На нём и повесилась та девушка, от любви.
  И мне представилось на миг, какой дивной красотой засияла бы картина с Евой, повесившейся на древе Познания.
  Удавка — это её змий.
  Пусть мужики-идиоты, и земные и небесные, сами живут в этом чёртовом мире.
  На этом же дереве, в повести, повесили и солдатиков в колчаковские времена.
  Жуткий символ. Словно на одном Древе Жизни, проросшем ветвями, в века, зреют одни и те же мрачные плоды и страдания любви: ничего нового..

  Так вот, мне было жутко узнать себя, в Дарье, этой милой ветхой старушке, похожей на древнего ангела в охваченном всполохами осени — Эдеме.
  Кстати, в повести есть дивный момент катарсиса старушки, который я сравнил бы с катарсисом Алёши Карамазова в Братьях Карамазовых, помните? Он упал на колени перед таинственной и полыхающей красотой звёздного неба.

  Вот и Дарья упала… и сердце сладостно закружилось и звёзды над ней, закружились.
  И толком не понятно: это душа близка к небу стала? Или небо к душе? Это сердце так сладко прихватило, или ангел случайно врезался в старушку, летев за её подругой?
  О мой смуглый ангел.. так порой моё обнажённое сердце сталкивается в ночи с твоими письмами-лунатиками: удивлёнными лобиками сталкиваются, на карнизе ночи и жизни — моё обнажённое сердце-лунатик, и твоё письмо-лунатик.

  Страшно становится от этого. В разное время, девушки мне говорили, что у меня душа — 150-летнего мудрого старика, а сердце — юноши-непоседы.
  Замечали, как сладостно встречать в искусстве, свои мысли? Словно старого друга встречаешь и обнимаешь его: он уже иначе одет, морщинки улыбаются на лице, но всё такие же милые голубые глаза.
  Разве вам не близка вот такая мысль старой Дарьи, что все люди на земле — маленькие и всех их жалко? Даже если они кажутся сильными и счастливыми?

  Неужели вам хотя бы чуточку не близка мысль, которую высказала в споре с сыном, Дарья, который отстаивал чудеса прогресса?
  Он как ребёнок предан прогрессу и цивилизации, гордится этими машинками огромными, в которые играется человечество, верит самозабвенно, что человек может всё, он почти — бог, и что цивилизация несёт только улучшение и свободу людям.
  Да, тут не поспоришь. Много чего хорошего она несёт. Как… начинающая прорываться — плотина.

  А если она прорвётся до конца? Если хлынет, как ночь, и затопит совсем все остатки души в человеке, всю любовь, тотально и «демократически» уровняв и растушевав последний смутный отблеск «образа и подобия божия?» уровняв его со всем бредом и адом жизни, превратив его в одно ровное и скучное, автоматизированное равенство, зато — сытое и довольное.

  Это ли будет рай? Не ад?
  Посмотрите на идеал многих сегодняшних молодых людей: богатые и успешные, в ногу с прогрессом…
  Но души у них — с гулькин нос. Эмпатии — нет и в помине. По головам пойдут и по родным и по друзьям и миру, ради «прогресса» и пользы своей.
  Для одних — это рай. Для других — переродиться в такого человека — ад.

  Вот и милая старушка Дарья говорит, что люди не понимают, что уже давно, не они двигают цивилизацию и подчиняют себе природу, а цивилизация, словно мрачный и древний демон, подчинила себе людей и они как лакеи служат ей, и не могут остановиться и оглядеться на себя и на душу свою — иначе кнутом получат по озябшим крыльям и душе, которая медленно вытравляется цивилизацией, а сытость души и достаток, подменяют саму — душу и любовь.

  В одной рецензии на Матёру, словно с призраком мрачным столкнулся в лесу: одна девушка искренне не понимала, откуда такая трагедия души, когда люди на Матёре, рвали себе душу тем, что кладбище затопят и родные, словно бы ещё раз умрут: некоторые даже выкапывали мёртвых: к слову, чудесный и.. жуткий символ воскрешения.

  И правда, какая разница? Нужно жить настоящим. Подумаешь, мёртвые.
  А потом по ступенькам этой мрачной лестницы, эта мысль пойдёт дальше: подумаешь, совесть, честь, душа.. бог, любовь: они уже умерли! Зачем о них горевать?
  И ещё дальше спуститься по этим ступенькам, в ад: ну умерли отношения, или любимый в сердце моём умер.
  Зато жизнь продолжается! Столько всего интересного ещё!
  Да.. интересного много. Понятно, разные бывают ситуации, и всё же это игра с огнём.
  Я не хочу жить в мире, где отрекаются от любимых или нежно и демократически хоронят их в своём сердце, забывая со временем.

  Пускай прогрессивные, моральные и цивилизованные люди любят в своей жизни многих, и воды забвения спускают на былую любовь: я хочу любить и люблю одну женщину и на всю жизнь! Не могу я разлюбить, или как сказал бы Распутин «с грустной улыбкой переселиться на другое уютненькое место». И пускай смеются надо мной, что я старомодный: я полюбил лишь один раз в своей жизни: тебя, мой смуглый ангел, и не разлюблю тебя никогда и никакие воды забвения не смоют твоего бессмертного лика с моего сердца.

  Я по натуре — матёровец. А может.. и Матёра. Я любовь охраню от всякой мрази и чудовищ, будь то мораль, обида, гордыня, сомнения, страхи и эта глупая жизнь.
  Я не знаю, умер я в сердце любимой, или нет. Страшно об этом думать. Один раз вроде умирал, но потом воскресал. Может это и есть настоящее воскресение из мёртвых? И другого не надо и не будет другого, даже в конце света, с его «прогрессом», но уже небесным?
  И мне не нужны никакие прогрессы и новые женщины: я люблю смуглого ангела — навсегда.
  Ай.. рецензия, как и жизнь моя, летит к чёрту. Выговорюсь по полной.

  Если эта глупая жизнь, чудовище морали, или религия, или что там ещё, прогрессивные и увечные истины, разлучают меня с самой прекрасной женщиной на земле — смуглым ангелом, то я посылаю на все веселые буквы и такую жизнь и такую мораль и такую религию и такое небо, посылаю на 33 весёлых буквы и «мужское» и «женское» и человеческое, в которые так любят, видимо, играться люди на земле: но если они становятся причиной разлуки — они мне мерзки, эти понятия, потому что важна лишь любовь, и всё перед любовью — ничтожно и ложно.

  Мне хочется затопить эти понастроенные сверкающие городки морали, мужского и женского, человеческого.
  Представляете? Голубая земля — сплошной океан, и на нём лишь один островок — Матёра!
  Кажется, чуточку выговорился..
  Вот ты смеёшься, милый читатель, или хмуришь брови… а я быть может только что чуточку спас себя, удержав своё запястье от крови, и просто по белому перебинтовав его, как сумасшедшего в психушке, одев в смирительную рубашку.

  (прошёл час).

  Неужели ад прогресса так проник в душу, что уже реально не понятно, что это трагедия для живой души? Я про разорение кладбища в повести.
  И разве это не апокалипсисом веет, когда в повести, присланные властью, «прогрессивные звери», у одного из которых символичная фамилия — Воронцов (помните, как в книге Бытия, в первый день творения, ворон носился над тёмными водами? Кольцо замыкается: Всемирный потом и Первый день творения, словно одно и то же апокалиптическое и безысходное событие), не поговорив с местными людьми, стали проводить на кладбище «сан-эпидем операцию», выкорчовывая кресты, как сорняки и сжигая их?
  Это, кстати, тоже, симптом инфернальности прогресса: прогресс то сам по себе хорош, как инструмент. Но когда ему поклоняются как богу и душу подстраивают под него, превращая её в холодный и «полезненький» инструмент — это дорога в ад.

  Почему нельзя было проявить эмпатию и душу, и просто поговорить с людьми и объяснить им всё, и уж потом всё делать?
  Это же типичный симптом бесчеловечности: мы сами всё знаем..
  И как некоторые страны, насильно навязывают демократию, насилуя целые страны, под аплодисменты «прогрессивного и чуточку напуганного человечества», так и эти, говорят: Мы — прогресс, мы те, кто служит ему — мы высшие, мы боги, и потому нам неинтересно что Вы думаете и чем живёте: мы научим вас жить иначе, перечеркнув прошлое ваше.

  Неужели не понятно, что это мышление не человека, а мышление тёмного вещества? Это зарывание души в суету и морок вещества, которое живёт вместо человека.
  И наоборот, милые старушки и старички Матёры, кажутся почти… ангелами, нет, точнее — древними и милыми дриадами, нимфами, Панами и Фавнами, — душой этой земли, рек, деревьев.

  Распутин ведь показал на примере Матёры (Матери земли!)  всю нашу Землю, словно остров, плывущей в мировой синеве.
  У Набокова есть милый рассказ, — Нежить.
  Он про русского писателя в Германии, эмигранта, переживающего смерть своей родины: красный потоп..
  Чем не цивилизация и логика вещей? Нужна была революция? По своему, нужна и логична, и даже закономерна, да и по своему божественна: вы можете себе представить, как Царь Николай противостоял был Гитлеру?

  Это была бы катастрофа не для России, а для всего человечества.
  Но мы же понимаем, что революция несла в себе прежде всего — ад, пусть и прогрессивный.
  Так вот, спасаясь из этого ада, красного наводнения, в комнату к писателю русскому, стали переселяться инфернальные беженцы: домовые, гномики, лешие: по ноге писателя, сидящего за письменным столом, карабкался непоседа-барабашка..

  Словно колодезной водой окатила моё сердце, вот такая мысль старой мудрой Дарьи:

  
  нет большей несправедливости и греха, когда что-то доживает своей век, в бесполезности и ненужности, дерево или человек.

  И тут мурашки меня захлестнули, словно мелкий тихий снег пошёл в моей комнате, и я подумал: а ведь Дарья права.
  Страшно это, перерасти свою судьбу. Это как умереть и не заметить этого. Так порой дерево в оранжерее вырастает так, что пробивает купол и его веточки мёрзнут на холоде посреди звёздной ночи, словно веточка клёна вышла в открытый космос.

  А я ведь перерос свою судьбу. Мне больше некуда и нечем — жить. Это страшнее чем умереть.
  Есть люди бескожие, чувствительные, ранимые.. но они всё же живут, им есть куда жить, их страданию и счастью, есть куда сделать шаг, даже в сторону от себя, что бы передохнуть, или жить надеждой, жить хоть куда то.

  Но когда ты родился и жил лишь ради одного: ради встречи с самой прекрасной женщиной на земле — смуглым ангелом, и если эта любовь не нужна в этом мире, и ты не нужен этой любви (не человеку, а именно — любви), то ты словно ломаешься навсегда и тебе нечем дышать, словно тебя переселили на далёкую и мрачную планету (кстати, бесы из повести, лакеи прогресса и власти, переселили людей с Матёры, на авось, без души: на суглинок, на отшиб, там где подземные воды мучают дома, словно мстя людям и прогрессу — последней карой, за их бездушие, тупость и лакейство).

  Я пробовал умирать, позапрошлой зимой: почему то те, кто осуждают суицид, не понимают, что это вполне естественно: если тебе нечем дышать без любимой и жить без любимой нельзя, то ты — умираешь.
  Беда в том, что такая любовь столь редка, что в неё мало кто верит. И уникальность любви, становится её проклятием.

  Мы же не сердимся на то, что цветок цветёт весной или дождь идёт и луна светит в ночи после захода солнца? А человек в неразделённой любви, словно бы затопляется водами смерти и переселяется со своего островка, куда-то в запредельную нежность: он становится травкой, под милой смуглой ножкой любимой, он становится августовским дождём, робко целующем её милые плечи и шею, в парке. Это было почти два года назад..

  Боже, я тогда мог превратиться в ласковый снег! Мог нежно целовать милый носик любимой, которая шла бы со своим возлюбленным по парку, мог таять от счастья на её милых губах... и он бы даже ничего не сказал на мой поцелуй, а любимая бы ласково и загадочно улыбалась: разве это не рай? Господи, я упустил такой восхитительный шанс, стать снегом!
  Из меня бы вышел чудесный январский снег. Человека из меня не вышло…
  К сожалению, меня спасли.

  Вы только представьте, что Дарья — это реальный древний ангел, который знает о жизни что-то такое, чего никогда не узнает прогресс и наука.
  Невозможно было без слёз в горле читать о том, как Дарья прощалась с могилками мамы и папы и сыночка своего погибшего, упав на колени, в травку: каждый из нас так прощается с чем-то родным, что отнимают у нас монстры прогресса ли, жизни ли этой безумной, или монстры морали: мы словно перезахораниваем эти родные косточки — в сердце своём.

  У Распутина это мельком, но Платонов бы тут развернулся по полной. К слову, в его повести —  Ювенильном море, он коснулся этой темы, и там гробы поплыли по реке, как в конце времён.
  Невозможно было без слёз в горле читать, как старушка обряжает свою хату, как покойничка: прогрессивные кретины смеялись над ней и не понимали: замечали, что лакеи прогресса мыслят категориями машин и морали? — если полезно и ведёт к сытости, и не важно, тела или судьбы, «обчества» —  то это хорошо: а если что-то не несёт пользы и будущего, если некую пользу нельзя потрогать или увидеть — то она смешна и… страшна.
  Это же мертвецы, прости господи.

  Так вот, Дарья — экзистенциалочка, похлеще Сартра.
  Вы только представьте: хорошо работать и жить там, где есть куда жить, где есть простор и будущее.
  Что бы вы подумали о человеке, который мучается и высаживает картофель на острове, который через день будет затоплен?
  Идиот? Слепой? А получили бы вы радость, как раньше, как то благоустраивая этот остров, если он завтра канет в небытие?

  А теперь представьте, что вы, словно Дарья, знаете мрачную тайну прогресса и жизни, знаете, что через 200 или 1000 лет,  не важно, прогресс, сам поток этой безумной жизни, вытравит из человека всё человечное, затопит в нём — душу, тьмой.
  Что бы вы тогда делали? Может поняли бы, что главная наша жизнь, вечная и живая жизнь, свершается не в этой глупой жизни, а в нашей Матёре - душе? Именно там, словно в ковчеге, может спастись и любовь, которой нет места в этом мире, и красота природы и чувств, древних и вечных, как бог.
  Знаете что ещё меня очаровало в повести? Большинство писателей, особенно зарубежных, не смогли бы в этой теме обойти момент затопления: они бы по полной, со всеми спецэффектами стиля, красочно и дивно, описали бы это.
  Русский гений — иной. Он на мир смотрит, иначе: глазами не совсем человека. Тут какая то тайна.

  И пускай этот мир затопляется водами дней и ночей: о мой смуглый ангел.. пуская этот глупый мир разлучает нас: это ничего уже не изменит: я верен тебе до конца, как Дарья — Матёре: и серебристый звон колоколов из Града Китежа, доносящийся из неба реки, это твои письма ко мне, нежные и неземные твои письма из прошлого: они будут светить мне и согревать душу, и воспоминания о милых коленях твоих и плечах, будут казаться мне нежными куполами под водой, возле которых, ласточкой, летает моё бесприютное сердце.
  Дарья, словно Данила Багров в фильме Брат, высказала простую и гениальную мысль: вся сила — в памяти.
  Я бы дополнил — в правде памяти. Без этой правды, без памяти о любви, мы все, чуточку мертвы.

  А для меня, память о любви с тобой, о мой смуглой ангел, стала выше этой глупой жизни, давно уже затопленной водами ночи, морали, прогресса.
  Всё это уже течёт мимо меня. Не для меня. Я попрощался с жизнью (не буквально, конечно, хотя мне уже всё равно как-то, что умирать, что жить: как сказала чудесная Дарья — и на том свете тьма, и на этом).
  Любовь к тебе, неземной, о московский мой ангел, я пронесу через всю жизнь, минуя других женщин.
  Моя любовь к тебе, станет моей жизнью. Моей вечной Матёрой.

  37

  869