Рецензия на книгу

• 

  Аноним18 августа 2025 г.

  Я тебя люблю (рецензия andante)

  Представьте очаровательную невозможность: Лев Толстой, Тургенев, Набоков, влюбились в одну прелестную смуглую женщину.
  У них был с ней роман. Она родила прелестного сыночка… улыбка её задумчива и грустна и словно бы спрашивает небеса: кто его отец? О, боже, не говори, я этого и сама не хочу знать. Мне отрадно думать, что сразу — три этих гения. Я так чувствую себя нимфой, к которой снизошли боги в ночи.

  Апдайк — завоёвывает моё сердце. В нём и правда есть всё лучшее, от этих трёх писателей, пусть и в разной тональности: и дивный психологизм Толстого, чеширски отражённый в улыбчивой грусти мимолётных вещей и событий, и лирические сумерки души Тургенева, с героем-мужчиной, который слабее женщины, но именно это и помогает героиням у Тургенева и Апдайка пробудить небо в груди: так к груди и коленям Леды, когда-то ласкался лебедь, нежный и податливый.. как змея.
  Ну и арлекинское мастерство Набокова есть у Апдайка. Не случайно, Набоков, мало кого любивший, высоко ценил творчество Апдайка.

  А ещё мне подумалось.. а не был ли Апдайк в прошлой жизни — женщиной?
  Иной раз казалось, читая роман, что он выболтал многие тайны женщин, словно пьяный ангел на вечеринке в честь конца света.
  Чехов, прочитав дивное место в Анне Карениной, где Анна лежала в темноте в своей постели и смотрела в потолок и словно бы видела, как в её блестящих зрачках отражалась она сама, написал Толстому, что так могла написать только женщина, и в шутку заметил, что Толстой был в прошлой жизни — женщиной.

  Жорж Санд, прочитав дивный роман Бальзака — Воспоминания двух юных жён (делюсь с читателями таинственным и девственным островком: этот роман неизвестен, но он сильнее и тоньше его нашумевших и во многом — «туристических» романов), так же писала ему, что он был в прошлой жизни, женщиной.
  И моя улыбка подумала: а могло ли так быть, что в веке, эдак, в 15, вместе встретились три прелестные женщины, словно  три милые ведьмочки или грации на картине Боттичелли — Апдайк, Толстой и Бальзак?

  Вам знаком этот катарсис искусства, когда словно три волхва, в произведении сходятся три космические составляющие вечной красоты: безупречный стиль, безупречный и нежный психологизм, и безупречная… тайна души и жизни.
  Если всё это сходится, то читатель получает чуточку загробный опыт: его душа словно бы гладит очертания какого-то исполинского и древнего смуглого ангела.

  Я даже думаю, что искусство может физически преобразить человека, сделав эволюционный прыжок: в небо.
  Читая у Апдайка о странном любовном.. нет, не треугольнике, а каком-то пьяном параллелограмме, с перегоревшей, словно фонарь в одиноком парке, гранью, я буквально истекал кровью сострадания и гнева: нежностью, по отношению к женщинам, и болью за них, и гневом, по отношению к слабым, но милым мужчинам (похожих на каких то жутковато-прелестных зверьков в Эдеме)

  Порой казалось, что в моей неземной тоске по смуглому ангелу (все уже знают, что это самая прекрасная женщина в Москве, живущая на 23 этаже, словно на далёкой и прекрасной звезде), и в сострадании к героям романа, которых всех хочется обнять и прижать к себе..  я упаду на пол, к удивлённому Барсику, выроню тёмный томик Апдайка, и из моей груди, с кровью прорежутся огромные крылья, и правое крыло выплеснется наружу через окно, разбив его, и вечером, в свете фонарей, это будет выглядеть так, словно дивная сакура зацвела в окне.
  И мне позвонил бы мой смуглый ангел в этот миг:

  - Привет, Саш. Что делаешь?

  А я, простёршись на полу, полуобнажённый, в поту и в крови, словно только что родил — крылья, робко касаясь рукой доверчивой и упругой нежности крыла, говорю:

  - О тебе тоскую, любимая. Ты не поверишь, как может тосковать мужчина по женщине… прохожие идут на улице и поднимают голову на моё окно.

  - Ты не пьяный? Ты же не поёшь песни и стихи, встав в окне?

  - Что ты, солнышко… всё прозаичней. Просто..  у меня родились крылья. От тебя.

  - Точно от меня? (чеширская интонация улыбки голоса).

  - У них цвет твоих глаз: они чуточку разные по цвету..  цвета крыла ласточки.

  Иногда, в шикарном произведении искусства, есть завязка, которая, по сути, основана почти на анекдоте, что только подчёркивает, как у могильщиков в пьесах Шекспира, близость вечности и шутовства.
  Имена не буду писать, всё равно читатель в рецензии их перепутает.
  Просто скажу, что были две семьи, с детьми. Некий рай, с уютными домиками и узорными, как непоседливое счастье в детстве, листиками вяза за окошком.
  Но рай можно обрести, лишь утратив его: только голодный или умирающий может осознать всю прелесть любви, жизни, глотка воды… не важно.

  Так и наши герои обречены были утратить рай. Другой вопрос — с кем?
  Это в сказках, нас искушает неприятный и злой змий. В жизни, это наш вечный друг и самое близкое домашнее животное нашей души, обвившееся вокруг сердца: это наши сомнения, страхи, неуверенность: они одинаково распинают и бога и человека и любовь, рядясь в дивные маски.
  Если бы я был художником, я бы изобразил на картине с Адамом и Евой, у Древа Познания — Достоевского, вместо змия, или Рафаэля, или синичку, или мораль с костылём или навеки удивлённого пингвина, охотника с ружьём или даже.. Христа.

  Да, так вышло, что пары, как атомы — неустойчивы и распадаются, и тогда выделяется разрушительное излучение, или не разрушительное, а наоборот.
  В общем, Джерри, влюбился в свою соседку: светловолосую Салли, эдакую… искусительницу Лилит.
  И всё бы хорошо. Любовь всегда прекрасна, как весна. И Апдайк изумительно описывает эти тайные встречи, этот вечный лунатизм любви и сердец.
  Более того, Апдайк дивно, как Моне с тенями, играет с отблесками романов былого, и в частности — с Анной Карениной.
  Нет, мужчина не может в такой точности описать малейшее движение женской души: так на полотнах Эль Греко описаны складки света на одеждах ангелов и женщин.

  Например, когда Салли идёт одна по незнакомому городу, думая о любимом и смотрит на часы на запястье, но их там нет, она их забыла (как и сердце своё!), и потому на запястье только белая змейка в абрикосовой ауре загара: время остановилось, и женщина, словно бескожая душа, уже отталкивается всей душой от своего запястья и облетевшего, как клён, времени.
  Целый мир словно бы растёт из запястья женщины, нежно покорный ей мир..
  Впрочем, у Апдайка чуточку о другом.
  Это же чисто женское? — Нести в себе боль, словно.. ребёнка?

  Ох, мой смуглый ангел, не думаю.. Не знаю, кем я был в прошлой жизни: женщиной, травкой, зябликом, сакурой.. но я точно знаю, что любил всегда тебя: даже если ты была травкой, зябликом, прости господи.. или очаровательной японочкой в лиловом кимоно.
  А ещё в романе есть неочевидная нотка, которую не так легко разглядеть: каждый герой вынашивает под сердцем — 4-е измерение любви, тот мир, где время течёт иначе и пространство словно бы цветёт, не изувеченное нашими страхами и сомнениями, монстрами морали: быть может это измерение и есть — бог?
  Страшно, когда человек теряет в себе это чувство высшей реальности, перед которой все морали и ущербные истины этого мира, да и сам этот больной мир — лишь пыльная тень.

  Кстати, помните дивный эпизод, в Карениной, когда Анна была на скачках и с замершим сердцем смотрела, как ехавший на коне, Вронский — упал со всего размаха и чуть не убился?
  Апдайк дивно смешал эти нотки, но ещё более дивно сместил акценты: рефлексия Анны перед суицидом, нежно, словно цветок, пересаженный с горшка, на чудесную травку возле дома (о мой смуглый ангел, я мечтаю у твоего подъезда, ночью, тайно, высадить свои комнатные цветы, с закопанными под ними стихами о тебе. Ты даже не будешь знать, кто их посадил — пьяный садовник, подумает твоя улыбка —  и что под цветами — стихи: они просто будут радовать твои милые ножки и глаза и улыбку.

  Ах.. я хотел бы постелить крылья к твоими смуглым ножкам, но пока что приходиться стелить — стихи, цветы и сны. Прости..), была перенесена — в мчащуюся, словно конь, машину, в которой ехала милая Руфь — жена нашего Джерри, который положил глаз на «Лилит».
  В этом плане уже очаровывает инструментовка: Словно Каренин, занял место Анны, и сам — изменил.
  Да, будет авария, и ангел смерти, нежным вороном пролетит над женщиной..
  Всё это описано мастерски, как в лучших фильмах Достоевского,  — если бы он снимал фильмы.

  Кстати, о фильмах, в романе просто целый букет грандиозных дуэлей, которые не уступают дуэлям, описанных у Лермонтова и Пушкина.
  Правда.. это нежные и психологические дуэли между женщинами, или женщиной и мужчиной. Женщиной и мужчинами — двумя.
  Прелестная была бы дуэль, правда? Женщина целит то в одного, то в другого… а мужчины? В сердце женщины — один, а другой — в птицу в небе.
  А как вам такая дуэль двух женщин? Жены и любовницы мужа: Руфь и Салли. Это экзистенциальная дуэль. Мужчинам далеко до таких дуэлей, с их «пистолетиками».
  Представьте, что на дуэли, женщина переводит пистолет с противницы.. на себя, подносит к своему виску ствол и грустно улыбается?

  А другая? Нужно же как то крыть такой гениальный козырь? Ах.. мужчина до такого не додумается! Женщина стреляет иначе, словно бы метя в ангела: я.. беременна.
  Забавная дуэль женщин… стреляются женщины, а «падает» мужчина, который находится вообще в другом городе.
  Да, женщины не от мира сего..
  Помните забавный фильм Гая Ричи — Карты, деньги два ствола? Там есть дивная сценка, где две группки бандитов, или даже — три, застигнутые врасплох, целятся друг в друга.
  Такая же ситуация порой сквозила и в романе: выстрелит один — лягут все.

  Но читатель почувствует что-то неладное.
  Так бывает с шикарным произведением искусства, в котором словно бы не хватает капельки чего-то ещё, что бы был — катарсис.
  Словно развязку, Апдайк перенёс в середину, в эпизод с аварией, но там… все выжили.
  И вот ты дочитываешь роман и понимаешь: он шикарен.. но не хватило капельки. И ведь рисунок сложился гармоничный, и уже нельзя его губить и ждать в конце — смерти или чего-то подобного.

  Но что делать, если тебя почти довели до катарсиса, и не хватает капельки света… слёзы уже подступили к горлу, и.. замерли, пятятся, словно дети, ночью решившие прокрасться на кухню, к чудесному пирогу в холодильнике, но послышались звуки шагов родителей (крадущиеся!).
  Недавно, подруга рассказывала, как после секса со своим парнем, она не могла испытать оргазм, и не испытывает его с ним, почему то, и ей приходится уже потом уединяться в ванной, и… самой, «заканчивать».

  Вот и мне хотелось что-то подобное сделать после романа Апдайка.
  Но что? Нет, не как подруга, уединившись в ванной.
  Но роман, словно бог, как бы шептал: нужна кровь и смерть, а их в романе — не было (почти).
  Но до катарсиса не хватала простой капельки…
  Что мне было делать? Я взял ножик и пошёл.. на кухню (о мой смуглый ангел, ты помнишь тот чудесный секс на кухонном столе, с которого всё и началось?).
  Нет, запястье я не стал резать. Это было бы слишком, даже для меня: запястье, после Апдайка?

  Нет.. понимаю, после картины милого Ким ки Дука, фильма Тарковского, после романа Платонова или Дадзая, или после письма.. смуглого ангела, но не после Апдайка!
  На небе засмеют:
  - Саша, ну кто так читает Апдайка! — спросит меня улыбчивый и крылатый Тургенев.
  Поэтому, я просто слегка порезал себе.. палец. Показалась капелька крови, и ещё одна..  вот, уже веточка крови растёт на моей ладошке: любимая, я фокусник! Посмотри!!
  Здорово я читаю Апдайка?
  Барсик на полу странно смотрел на меня, словно я хочу дать ему какую то вкусняшку: иначе зачем я так грациозно режу что-то на столе?
  Протянул ему веточку крови.. Но она ему не понравилась: быть может потому, что ещё веточки не проросли листвой и цветами.

  Так вот, анекдотичность ситуации в том, что жена нашего Адама (Джерри, который влюбился в соседку), положила глаза (и груди и бёдра..) на мужа нашей Лилит (Салли).
  И на миг повеяло…  очаровательным раем: может в этом выход? Выход из ада любовного треугольника?
  Все счастливы..
  Но это был бы не Апдайк, если бы он вовремя не свернул с этого анекдотичного и милого рая, в — лирический ад отношений.
  Боже, мне казалось, я спустился в Дантов ад, с удивлённым Барсиком, вместо факела, осветив столько знакомой боли и нежности…
  Как и герой романа, я мог бы сказать смуглому ангелу: небеса нас предназначили друг для друга.. и небеса же — разлучили нас.
  Значит, с небесами что то не так.

  И если героинь романа, мне хотелось часто обнять (о, не ревнуй, любимая!), то героя — Джерри, мне хотелось стукнуть по голове. А потом сразу обнять. Потому что он реально милый.. но — как тургеневские мужчины — слабый.
  Кроме того, чуточку изувеченный — небом. Точнее — религией.
  И по своему гармонично, что Джерри и Руфь (жена) — верующий и атеистка. И любовница Джерри — (та самая Лилит — Салли), тоже верующая, а её муж и любовник Руфи  — атеист.
  До слёз грустно было наблюдать, как те самые невидимые стены, знакомые всем нам, вырастают как зубы дракона, взрощенные сомнениями и страхами, неуверенностью.

  Как там говорится? Чего хочет женщина, того хочет — бог?
  Опасная мысль. Женщина — как религия.
  А если женщина сомневается в себе.. как Христос, на кресте, сомневался в боге?
  Это же более экзистенциально, чем собрание сочинений Сартра: сомневающийся в себе — бог.
  Быть может это и есть настоящий бог: бог на кресте? А в символе — любовь распятая и невозможная?
  Джерри боится сделать выбор и хочет разделить ответственность с любовницей — Салли, или — с женой: Руфь.
  Наверно, давно уже стоит подправить эту мысль: чего хочет Любовь, того хочет — бог.

  Читатели, познавшие муки любви, встретят в этом лирическом аду, много знакомых и дивных теней.
  Может и правда, тела, в бесприютности любви, вновь становятся душами обнажёнными, как в Эдеме?
  Одна из героинь скажет: я — твоя, я себе не принадлежу больше.

  А что бывает с человеком, который отдаётся другому, больше чем себе и жизни, а точка опоры — утрачивается в любимом человеке и он делает шаг — в сторону от тебя?
  Душа и тело и судьба, становятся равно бесприютными и бескожими, словно призраки: словно человек  — умер.
  Об этом аде почему то молчат все религии: когда в любви, человек может умереть больше и глубже, чем в обычной и такой банальной смерти: из смерти можно выбраться, как из лужи или реки, а выбраться из ада нелюбви: нельзя.

  А как вам такие строчки, до боли знакомые многим из нас?

  
  

  • Как я могу жить без тебя?
  • Как и я… просто мы большую часть времени не живём.

    Апдайк, как мне кажется, подошёл к вопросу измены, с новой стороны. С лунной: как есть обратная сторона луны.

  
  Да, порой мы ошибаемся, как герои романа, и женимся не по любви.
  Может это беда людей? Может вся тайна в том, что большинство людей — обычные дальтоники любви?
  Мы же не женимся на фисташковом мороженом, стихе Есенина, на милом клёне на заре, на травке в поле? (если бы они были людьми).
  А порой — хочется!! Мы порой любовь путаем с нежнейшей дружбой. Как в детстве.. когда мы целовались с одуванчиками, помните? Или я один целовался с одуванчиками??
  Не важно (но стало чуточку стыдно).

  А потом мы встречаем того самого человека.. а уже поздно. Мы спаяны семьёй, детьми, общественным монстром-надзирателем — моралью (о, семиголовый монстр! как мы трепещем его взгляда горгоны!).
  И получается ад. Тупик: и жить в семье уже нельзя, это как проснуться в гробу, под землёй (вечный страх Цветаевой), и быть с любимым нельзя, и душа умирает вдали от него.

  И там и там — смерть. Некая шизофрения любви, когда два человека, которые суть — одно, живут не вместе, с какими то мужчинами и женщинами.
  Апдайк гениально расставил акценты: измена, это не просто некое отклонение, как говорит мораль. Нет, в космогонии Апдайка, это почти космическое и древнее излучение, которое пронизывает всю вселенную, и мы просто не умеем пока ещё его толком воспринимать (разумеется, это моя интерпретация: многие читатели и так называемые туристы чтения, не увидят и тени данной мысли в романе).

  Например, Руфь, жена нашего Адама (Джерри), получила травму детства, когда отец изувечил её.. изменой: он любил её мать, больше чем её, и бога любил, больше чем её, и сердечко ребёнка - озябло.
  Всё в этом безумном мире — измена. Малейшее движение атома — уже, измена чему-то. Мы изменяем всегда, либо себе, либо другому, либо сердцу, либо любви…

  Наверно, в этом и главный посыл романа: не нужно доводить сердца тех, кого мы любим — до состояния зябкости, словно сердце вышло в открытый космос.
  Если бы отец Руфи, любил её так, как и бога, она бы выросла полноценным человеком, и её муж, не чувствовал бы холодка от неё, и не ушёл бы от неё, её милого друга, к другой — к Лилит: ибо в каждой женщине дремлет Лилит.
  Боже.. как всё просто, если жить не моралью, «человеческим», а — любовью!
  Если обнять зябнущее сердце, всей своей душой и судьбой, то она подарит такой свет… какой не подарит и солнце в конце света: свет тысячи солнц!

  
  Картина Тома Ловелла

  34

  700