Рецензия на книгу

• 

  Аноним19 июня 2025 г.

  От бесплодных идей - до бесплотных гостей

  В неназванной стране устанавливается тоталитаризм, с торжествами под проливным дождем; с надрывающимся криком по радио; с пошлыми и глупыми лозунгами.
  Там, где даже часы теперь хотят настроить по пульсу диктатора, провинциальный учитель рисования ведет дневник - по ночам, коротая время за воспоминаниями, а то и за разговорами с бесплотными гостями, призраками.
  У художника есть секрет - он знал нынешнего тирана в молодости, до его непредвиденного восхождения, и с каждым днем его ненависть растет, а с ней и единственное желание - диктатора убить.

  
  Из дико цветущего моего государства он сделал обширный огород, в котором особой заботой окружены репа, капуста да свекла; посему все страсти страны свелись к страсти овощной, земляной, толстой. Огород в соседстве фабрики с непременным звуковым участием где-то маневрирующего паровоза, и над всем этим безнадежное белесое небо городских окраин — и все, что сюда воображение машинально относит; забор, ржавая жестянка среди чертополоха, битое стекло, нечистоты, взрыв черного мушиного жужжания из-под ног… вот нынешний образ моей страны, — образ предельного уныния, но уныние у нас в почете, и однажды им брошенный (в свальную яму глупости) лозунг «половина нашей земли должна быть обработана, а другая заасфальтирована» повторяется дураками, как нечто, выражающее вершину человеческого счастья.
  

  Диктатор, разумеется, о художнике не помнит, ведь пристанищ и разного рода политических кружков было много; причем кружки эти могли выступать за совершенно противоположные идеи.
  Странное дело, что прочих свидетелей его молодых лет не осталось - они безопасно мертвы. Дома в нищих кварталах - где останавливался он, неразборчивый в ночлегах - давно снесены; а записей жильцов не велось.
  В музее имени диктатора, помимо флагов и грязных плакатов, хранится единственное уцелевшее от тех его ранних лет - под стеклянным колпаком - пуговица.

  
  Последнее время я часто занимаюсь тем, что пытаюсь с помощью всех сил души вообразить течение его забот и мыслей, пытаюсь попасть в ритм его существования, дабы оно поддалось и рухнуло, как висячий мост, колебания которого совпали бы со стройными шагами проходящего по нему отряда солдат. Отряд тоже погибнет, как погибну я, сойдя с ума в то мгновение, когда ритм уловлю, и он в своем дальнем замке падет замертво, но и при всяком другом виде тираноубийства я бы не остался цел.
  

  Не в том беда, что по пульсу диктатора настроят часы, беда в том, что его присутствие - как газ - заполняет всё.

  Он видится во всем - его безмерно пошлое, третьеразрядное бытие, темнота, бездарность, деревянная ограниченность, внутренняя глухота - всё это неизбежно и непоправимо проецируется на страну и на населяющий ее народ.

  И если люди становятся подобием диктатора невольно, художник решает добровольно стать его подобием, словно это может дать какую-то магическую власть над этим существом. Угадывать его мысли, видеть его сны, дышать в унисон, считать его шаги на прогулке по двору тюрьмы, переделанной в высочайшую резиденцию - всё, чтобы после покончить с ним, обретши - за счет подобия - власть оборвать в диктаторе жизнь.

  Можно ли писать о страшном и пошлом лучше Набокова? О внезапном смехе, напоминающем кошачий крик? О письмах с пакостными длиннотами, о мерзком задыхании в конце фраз? О дивных новых заборах под орех? О репе, отлитой в бронзе? О ходьбе, которая служит развлечением ограниченным людям? О механической и бездумной памяти? Об истории, изученной по брошюрам, и о стихах, вычитанных из календаря?
  О внутренней глухоте при железной тупой воле? И о том, как эта ограниченная тупая воля заразительна - и о том как она стремится сохранить себя, свои символы, в несгибаемых и жестких формах - будь то металл или гранит?

  
  Как мне избавиться от него? Я не могу больше. Все полно им, все, что я люблю, оплевано, все стало его подобием, его зеркалом, и в чертах уличных прохожих, в глазах моих бедных школьников все яснее и безнадежнее проступает его облик. Не только плакаты, которые я обязан давать им срисовывать, лишь толкуют линии его личности, но и простой белый куб, который даю в младших классах, мне кажется его портретом, — его лучшим портретом быть может. Кубический, страшный, как мне избыть тебя?
  

  Владимир Набоков уехал из Германии в 1937 году. Он был свидетелем становления национал-социализма и никаких иллюзий относительно этого режима не питал. Тогда, после отъезда, и был написан этот рассказ, "Истребление тиранов".

  6

  92