Рецензия на книгу

• 

  Аноним20 июня 2015 г.

  Это похоже на записанный сразу после пробуждения сон. Обрывки реальности перемешиваются с картинками сюрреалистического движения на шкале жизни, тут и там вспыхивает яркий свет зари и заката. И все это - на вычерченном недрогнувшей рукой гениальном изобретении.

  Порой текст воспринимается как мозаика, отдельными кусочками. И ты стараешься их сложить вместе, но нет, не подходит. И только когда твой мозг отключается, руки сами находят в коробке нужную деталь. Хоп - я уже вижу очертания борделя "Най", или комнату номер 7, или руки Джулиана в окне поезда.
  Порой текст становится простым и упорядоченным, слова идут плавно и легко, а смысл, до этого с упорством той старой цапли ускользавший от меня, вдруг встает передо мной, правильной формы, такой осязаемый.

  То же самое с героями. До конца ли они мной не поняты или до конца намеренно не раскрыты? Вроде в Афинах или в Полисе все кристально чистые и прозрачные, как само небо, озаренное солнцем, как башенки минаретов, как четкие силуэты чаек и соколов. Но вот мы переезжаем в Лондон - и образы, сюжет, мысли окутываются непроглядным туманом, сквозь который автор предлагает мне пробираться на своих двоих в прилипшей к коже одежде, отчаявшейся и уставшей.

  Лоренс подкупает своими описаниями. Особенно описаниями Греции. Я не могу не провести параллели с его братом, Джеральдом. И если у второго Греция предстает перед мысленным взором четким слайдшоу из фотографий (пыльная дорога, слепящее солнце, ярко-зеленые оливы по сторонам, мальчик и собака, море, утесы), то у Лоренса Греция - набор набросков импрессионистов. Там мазок, тут мазок, вот вроде Парфенон, а может быть, бордель. Читать его описания - все равно что бродить по художественной галерее под открытым небом, где картины запорошило дорожной пылью.
  

  
  Мы пили чёрный кофе из жестяных кружек и любовались богатой гаммой жёлтого византийского света, охватившего восточный край неба, — пока он не разлился повсюду, вытеснил голубую тень из долин и коснулся смутных подножий холмов. Рассвет. Рожковое дерево, каштан, дуб — и крик печальных маленьких сов.
  

  И все же, и все же. Человек рожден быть свободным. Каждый по-своему Феликс, у каждого есть своя фирма, свой невидимый Джулиан. Я вот об этом думаю. Но я знаю, что в задумке таится что-то большее, что-то невероятно глубокое. Что-то, к чему меня только готовили в первой книге, потому что обрывается она внезапно. Как вспышка. Как выстрел. Выстрелом.

  
  Скромный пегамоидный человек, увлекающийся нежнолечением, ищет осязаемое резиновое совершенство.
  Затычка имеется.
  

  Да, прощаю, за такие вставки, прощаю все. И усталость, и непонимание, и ноющую боль в области сердца. Тоска, тоска. И эта любовь, эта Бенедикта. Эта Иоланта... Я бы хотела, чтобы внезапно случился конец света в книге. И все живое сгорело в очищающем огне. Потому что там все как будто черно, черно. Все, кроме яркого неба, и закатов, и рассветов.

  Книга, пробирающая до костей, до костного мозга. И требующая продолжения.

  25

  711