Рецензия на книгу

• 

  Аноним7 сентября 2014 г.

  Я расскажу вам про Печорина и себя. Это наша совместная история, которая началась далеким летом девятого класса и с тех пор нередко возвращалась к началу пути, образовав тем самым замкнутый круг, из которого я, честно сказать, не имею желания выбираться.
  Я знакомилась с Печориным со сладостным предвкушением чего-то великого. Этот факт обуславливался дошедшими до меня слухами (из немного спойлерного окружения) о его незаурядной (ну, какой же он потрясающий! и тому подобное) личности. А дальше я прочла предисловие. И как после этого
  

  
  Вы мне опять скажете, что человек не может
  быть так дурен, а я вам скажу, что ежели вы верили возможности существования
  всех трагических и романтических злодеев, отчего же вы не веруете в
  действительность Печорина? Если вы любовались вымыслами гораздо более
  ужасными и уродливыми, отчего же этот характер, даже как вымысел, не находит
  у вас пощады?

  прикажете к нему относиться?!
  Но потом я все поняла. Я начинала понимать субъективной оценкой Максима Максимыча, а заканчивала уже собственной неизъяснимой привязанностью, отказывающейся вообще как-нибудь это все называть и оценивать. Тут уже просто включились человеческие эмоции, те самые, которые почти всегда Печорин мог контролировать. Я тоже к этому стремлюсь, но иногда простые человеческие чувства во мне все же просыпаются, и появляются привязанности. Без претензий на постоянство, но все же безумно привлекательные. Вот и Печорин был лишен какого-либо постоянства событий при том, что у него было полное постоянство чувств. И выражалось оно единственным словом - скучно. Зато когда сквозь бесконечные потоки скучных событий и скучных людей у него пробивалось что-то из души: легкое волнение, неуправляемое сильное биение сердца, лихорадочный блеск в глазах - маска материализма наконец слетала с его лица. Я любила такие моменты, когда можно было ощутить пробивную силу его эмоций. Они были тем более сильны, что были редки. Но я любила также его холодность, неоспоримость его логики, не прикрытой чопорностью фраз и пафосом движений. Печорин был для меня тем более естественен, когда лгал. Бывает люди, которым искренность не идет. Не знаю, был ли Печорин таким, потому что искренность свою он не мог доверить людям, в силу того что люди ей не доверяли.
  

  
  Все читали на моем лице признаки дурных чувств, которых не было; но их предполагали – и они родились. Я был скромен – меня обвиняли в лукавстве: я стал скрытен. Я глубоко чувствовал добро и зло; никто меня не ласкал, все оскорбляли: я стал злопамятен; я был угрюм, – другие дети веселы и болтливы; я чувствовал себя выше их, – меня ставили ниже. Я сделался завистлив. Я был готов любить весь мир, – меня никто не понял: и я выучился ненавидеть. Моя бесцветная молодость протекала в борьбе с собой и светом; лучшие мои чувства, боясь насмешки, я хоронил в глубине сердца: они там и умерли. Я говорил правду – мне не верили: я начал обманывать; узнав хорошо свет и пружины общества, я стал искусен в науке жизни и видел, как другие без искусства счастливы, пользуясь даром теми выгодами, которых я так неутомимо добивался. И тогда в груди моей родилось отчаяние – не то отчаяние, которое лечат дулом пистолета, но холодное, бессильное отчаяние, прикрытое любезностью и добродушной улыбкой. Я сделался нравственным калекой: одна половина души моей не существовала, она высохла, испарилась, умерла, я ее отрезал и бросил, – тогда как другая шевелилась и жила к услугам каждого, и этого никто не заметил, потому что никто не знал о существовании погибшей ее половины; но вы теперь во мне разбудили воспоминание о ней, и я вам прочел ее эпитафию.

  Этот монолог просто вытряхивает душу. Только насколько он искренен? Он был сказан княжне Мери, Печорин сказал это, "приняв глубоко тронутый вид". Актерствует... Но почему-то мне кажется, что временами он слишком сильно вживался в свою роль и забывал, что находится на сцене. Не знаю... наверно, здесь он был честен. Он мог бы говорить такое специально, он мог бы удивить кого угодно и чем угодно, он мог бы разыграть такую драму, что Станиславский не гадая сказал бы: "Верю!". Но в этой речи, кажется, слишком много правды...
  Лермонтов говорил, что Печорин - зло. Да сам Печорин говорил это, но, право, я этого не вижу. Я понимаю, что имеют в виду. Но даже читая его внутренний мир, зная, что он завистлив и редко бывает честен, зная, что он смеется над людьми и многих презирает, зная, что разыгрывать комедии, а иногда даже и драмы - для него лишь образ жизни, я его уважаю. Правда! Он мне интересен и привлекателен. И какие бы ни были у него пороки... на все можно закрыть глаза. А иногда закрывать не хочется. Хочется восхищаться грязью, полностью осознавая, что перед тобой лишь грязь...

  13

  59